Ольга Михайловна Меньшикова (в замужестве - Поспелова). Село Голубое. 20.03.1993 г. Фото Сергея Старшинова
«В 1917-ом году мы не стали возвращаться на зиму в Царское Село, где была у нас квартира, а остались жить в валдайском доме, – начала свой горестный рассказ Ольга Михайловна. – Но уже в 18-ом переселились во флигель, так как дом большевики отобрали под контору, куда, кстати, папа, чтобы иметь хоть какой-нибудь заработок, устроился переписчиком. Мне шёл тогда восьмой год…
Утром няня, - замечательный, скажу вам, была человек! – Ирина Алексеевна Чайкина, повела нас, малых детей, к обедне. Самую маленькую Танечку, несла на руках. Мы шли стайкой: Гриша, я (меня Лёкой звали), Маша и Миша, которого звали Микой. А старшую, Лидочку, мама куда-то послала…
Но на службу мы не попали: церкви в тот день, и одна и вторая, почему-то оказались закрытыми. Тогда няня повела нас в Летний сад. Посмотрим, говорит, на окна тюрьмы, где уже с неделю томили нашего папу. И покуда шли, вдруг обрушился страшный ливень. Да с таким ветром, что даже лодки, как потом рассказывали, повыбрасывало на берег. Такая грозища!
Мы кинулись в ближайшую подворотню. И надо же такому случиться! – спрятались как раз у «штаба», где папу судили «революционным судом». Вскоре слышим бряцанье затворов, смех… Двери отворяются и выводят нашего папочку! Увидев нас, он просиял и бросился к нам. Как он обрадовался! Успел поцеловать Танечку, которая была на руках у няни. Нагнулся к Машеньке… Но тут красноармейцы стали нас откидывать. Мол, кто это такие? А папа так гордо: «Это мои дети! – и, обратясь к няне, - Ириша, меня ведут на расстрел!».
Няня заплакала. Заревели и мы. А папу повели – через площадь, по переулку, - к озеру. Сколько-то постояв, няня, а мы за ней – кинулись туда, куда увели папу, и лишь успели вбежать в проулок, как услышали выстрелы…
Бедный папа! Он так нас любил! Женился поздно, хотел иметь много детей… И надо же, в последний момент увидел нас. Но мы-то его живым больше не видели…
Сбившись вокруг няни в кучу, мы поспешили домой. А мама ещё ничего не знала. В то утро она пошла отправить телеграмму в Петроград, инженеру Оранжерееву, который хлопотал за папу. Довольная, что отправила телеграмму, она на обратном пути встретила батюшку Птицына и его жену. Смотрит, стоят заплаканные и приглашают войти в дом. Вошла спрашивает: «Что с вами?» А отец Николай, ничего не говоря, протягивает ей стакан с валерьянкой. Мама опять: «Да что случилось??!». Тогда супруга отца Николая говорит: «Мария Владимировна, Костя, мой сын, вас проводит… Закончился суд над Михаилом Осиповичем…»
Когда она пришла в «штаб» и спросила, где её муж, над ней стали издеваться: «Это профессор-то? Да там, на берегу валяется…». Мама закричала: «Что вы наделали, изверги? Оставили детей сиротами!... А те ей в ответ: покричи, мол, у нас, мы тебе и не такое устроим!
Что это была за публика, судите хотя бы по такому факту. Через несколько дней один из них, назвавшись князем Долгоруким, выпросил у Ириши «на память» папину фотографию. Так вот, позже видели, для какой памяти она понадобилась: они повесили её на стену и стреляли по ней из наганов.
Надобно вам ещё сказать, что мама тогда ждала ребёнка. Но после того, как её приветили в «штабе», ребёнок вскоре умер, так и не родившись. А ей пришлось перенести в Петрограде сложнейшую операцию…
Но вернёмся к тому дню… Я говорила, что старшую сестру Лиду мама куда-то послала… Так вот, она возвращалась домой и ей кто-то сказал: твоего папу повели к озеру! Она прибежала и видит: лежит на берегу прикрытое тряпкой тело, лишь только ноги торчат. Подошла ближе и тотчас узнала папины ботинки. Пока, оцепенев, стояла, из рыбацкой хижины вышла женщина. Лида спросила: «Кто это?». Женщина ответила: «Иди, девочка, это твой папа». Тогда она в страхе бросилась бежать по берегу.
…Все собрались на кухне. Мама, бабушка, няня… И все ревут! А мы, дети, ещё и от голода стонем. Хорошо, наша бывшая прачка угомонила нас картошкой. За папиным телом поехали мама с бабушкой. Но им сказали, что оно уже заперто в морге и чтобы за ним приезжали утром.
И вот на другой день (на Праздник Рождества Пресвятой Богородицы – Г.К.) папу привезли домой. Я отлично всё помню. В какой комнате его положили, как снимали окровавленную одежду… В боку у него были вырваны куски мяса, и я видела, как туда запихивали марлю. Господи! Не знаю, как меня допустили смотреть? Видно, было не до меня. И никто не пришёл ни помочь, ни проститься. Валдаши были напуганы до смерти. Правда, помог перенести тело с телеги в дом сапожник Степанов. На всю жизнь его запомнила! Да и как было не бояться?
В тот же день расстреляли ещё одного «контрреволюционера». Это был мальчик, только что окончивший реальное училище, - Коля Савин. Из семьи купцов-мануфактурщиков. Их потом не раз новая власть разоряла. Колю же арестовали за три месяца до расстрела. Рассказывали, как отец его плакал и умолял палачей, и как те на него кричали: «Отойди! А то и тебя пристрелим!». Говорили также, что Колю казнили за то, что заступался за икону Иверской Божией Матери, когда большевики обдирали монастырь. Боже мой, какие изверги! Мальчика они расстреляли так, что отцу потом пришлось собирать в платок всё, что содержалось в голове у сына. А в это время один из «штабистов» пошёл к матери убиенного, чтобы сообщить о расстреле: имел желание посмотреть, как та будет по сыну убиваться.
Очевидцы рассказали и нашей маме, как погиб её муж Михаил Осипович. Когда его привели на берег, на озере продолжался шторм. Надобно сказать, что папа безумно любил это озеро. Любил плавать на лодке – просто так или на остров, в Иверский монастырь. В последнюю минуту, опустившись на колени, он молился на монастырскую колокольню, хорошо видную с того места. А стреляли в спину… Когда он упал, начал скрести руками землю. Тогда подошёл подонок, назвавшийся князем Долгоруким, и выстрелил ему в висок (15).
Мне же врезалось в память, об этом вспоминала также и мама, что пальцы, сложенные для крестного знамения в троеперстие, никто не мог разжать. Так и похоронили с неразжатыми пальцами!
Мама, по наивности, думала, что пройдёт смута и папу как крупного литератора, перезахоронят в Петрограде, на «Литературных мостках». Но напрасно, бедная, надеялась. Не год и не два, а десятилетия не то что заикаться об этом, но и упоминать о родстве с Меньшиковым лучше не следовало. Так и остался лежать Михаил Осипович в Валдайской земле, близ кладбищенской церкви Петра и Павла… Мир его праху и душе покой!
ПРИМЕЧАНИЯ
15) По версии историка М.Б. Смолина (см. кн.: Михаил Меньшиков. Национальная империя. М.: Изд-во «Имперская традиция».2004. С. 5) смертный приговор М.О. Меньшикову вынес следователь ЧК (приговоривший к расстрелу и Н.С. Гумилёва) Якобсон, а добивал восемнадцатилетний чекист Дэвидсон. По версии редактора «Литературной России» (от 21.05.1993, №20, редакторская сноска на С. 14) добивал чекист по фамилии Гильфонт. Жена М.О. Меньшикова Мария Владимировна в своих воспоминаниях («Как убили моего мужа». Журнал «Слово», №7, 1992. С. 45)сохранила ещё одну версию убийства: «Очевидцы мне также рассказывали, что русские солдаты не согласились расстреливать мужа и отказались. Тогда были посланы инородцы и дети – сыновья комиссара Губы. Одному 15, а другому 13 лет»
Окончание. Начало см. http://www.stihi.ru/2013/01/29/7020