1.
Моцарт играет. Он ставит капканы для птах
в небе - и трубным аккордом всех птичек накроет;
этот аккорд - ах - то просто веселое - ах,
солнцем сплетенный сачок, он их дразнит такою игрою,
Моцарт, - он очень большой, он чуть-чуть их пугает:
Что там за щебет? - В бессмертье лазури - лети!
Каждую птичку он выдохнет снова на волю,
золотом вскормленной в Моцарта доброй груди.
01.02.2013
Piano Concerto No. 21 Mozart
a.
Моя самая чистая нота -
лед и шмель.
Пусть кикиморье тянет в болото -
cпел.
Моя самая белая клавиша
с розовым лепестком.
Моя самая долгая - плавает -
золотым светляком.
И коль счастье
всего-то той ноты -
голь,
я на вечное царство венчаю -
Тебя -
о, мой Голый Король.
(9 апреля 2010)8 августа, 2011.
b.
И вновь тобой дышу, дышу и слышу:
поют басы - идут, что крови ход,
качнут волну, но потекут все глубже, тише..
И держат, держат целокупно небосвод.
А та - малюсенькая - нотка стала слезкой,
набухла, отогревши лед цветной,
что счастье обещал - навечно. Как неброско
она теперь закапала водой
проем в окне, ресницы, платье, счастье:
прозрачно все в часах, прозрачно и светло.
И лучик Моцарт нам с тобой кладет на скатерть,
наискосок, сквозь зимнее стекло.
3. W. -A. Mozart - Das Butterbrot
Чисто золото - твоя
голова упрямая,
стружки по ветру летят, желтая да пряная.
Мажет маслом бутерброд солнце на окошке,
как варенье в нем поет, слышно только ложке;
как малины толок-ток - топот ксилофончиков,
ксилофончик-кислород в барабаны-пончики.
Моцарту сейчас идет пятый годик. С малым
что еще произойдет, знает только Aнгел.
Ангел знает, как в бреду ясность Лакримозы
возникает, пот на лбу - орошает розу.
Ангел знает, звук ножей только Agnus слышит
музыкою, что метель мечет нам на крыши.
Aнгел знает, ураган сдержит в аполлоньей
чаше солнца - Великан - музыки - наш Вольфган.
Ангел знает miserere из глубинок ада,
Ангел знает: нет могил, - лишь цветок да падаль.
Моцарту сейчас всего пять малых годочков,
мажет мама бутерброд, ангел спит под бочкой...
http://www.youtube.com/watch?v=
Mozart piano concerto 23 Марии Юдиной
Из женщин всех, кем пронзенa была, не нA смерть, а на жизнь, кого любила, как ту - в Елабуге, что в звенья синих звёзд все позвонки себе переломила, построчно раздарив, как искренность - лучи - всем историческим, всем героическим игрушкам; как ту, что сохранила все ключи к стихам Архангела и мужа под подушкой изгнания, как ту - Царицу бед, поэм,вселенную державшей без героя, в роскошном покрывале музу Горя, под чьей стопой могилы лили свет,
из них из всеx одной Марии образ
предстал в божественности творческого мозга.
Она вошла - как тайна жизни, - выше речи, искусства выше, ведь послушничества печи создателю так редки: женский крест готовит гений их к костру всем видимых божеств.
А здесь - алмаз храним в воротничке девичьем...
Марии пыл не пожелал звезды отличье.
Ни Музой, ни Монахиней, ни Вечем - не стала, но одна пошла навстречу путем сквозь нотки к старенькому Богу, и Бог к ней вышел - на ее дорогу - и ввел туда, где редко пианисту играть Он разрешал, где плакал и молился
Он сам,
Один -
еще не воссоздав
в своем твореньи, победившей страх,
Любовь.
И там - под этой сенью ветхой
Он принимал к себе детей,
да Машу с пышной веткой
цветочных пальцев, говорил ей:
- Маша, право,
зачем судьбу бросаешь в жерло фортепьяно?
К чему тебе Мои о мире мысли?
Ты свой отшельничий, и по девичьи чистый
в глубины фортепьяно клонишь стан,
и слышишь высь - в воде, в рождении - накал,
Hо надо вмыслить - в грудь - алмаз,
как адский слух,
сыграть в груди алмаз - страдания,
как звук
для искупленья века в вечности -
стокатто,
вот так сыграть - для искупленья ада,
так ад расплавить -
как расплакаться, так чисто,
как божее дитя
- в ладонях пианиста.
- Ах Маша, Маша - то ли славы высь? Ты за грехи Тирана помолись, и откажись от всех его услуг. Ты хрупкостью прозрачной - трудных рук... как ноткой, занавесь позор оваций: не в золоте, в золе звенит закон вибраций иконостаса божьего суда.
и Маша - выкрест, в крест, как в дом вошла.
Как в дом, где много, много нотных мест,
для мебели лишь клавиши небес,
в окне трагедии немыслимого века она играла пламенем из снега тех дальних гор, где (слышишь! выстрел в утку!)
разбился ей- жених - земной,
а ей, как будто, все пальцы Бог слезой тогда окольцевал.
Вся жизнь ее - тех слез невидимый закал:
на фабричке, на печечке - на небе,
всем - Крестная - игра - пекла в насущном хлебе
сочувствия алмаз, впадала словно в ересь
в чужие судьбы, дикий мир - казался ей - не тесен:
любила всех, одна. И топaла по лужам в размокших кедах;
ни детей, ни туфелек, ни мужа ей не досталось на земле - одно юродство, в прoкате платье, фортепьяно... И сиротство. Сиротство всех: чужих, своих. И голод. Три кошки, голубь, Пастернак. И дикий холод.
И как-то так, в придачу - Серафима бесстрашие. И - как Юдифь - Она - убила
- Тирана...
над проклятым одром мчался
в пластинке Юдиной, тот Серафим и не кончался
в Возмездии,
как ветер - кремнем правд
в лицо Тирану он бросал небесный клад;
Алмазы Моцарта – и тем убил господник-ветер...
На похороны - отказала, в 23-ей
Бог пальцами ее сам проиграл:
всю неподкупность детских правд, все - чем звучал…
в начале слов (начало было детски-просто),
все, что, сквозь смерти, в правде - Венценосно.
6.2.2013