***

Ничего ты о жизни не знаешь.
Это воздуха в горле распад.
Это красные пятна на шее.
А по левую руку – завод,
и его чёрно-синие трубы
с угольками видны за стеклом.
Мы проехать бесшумно могли бы,
над дорогой могли бы крылом
зачеркнуть. Удаляйся, дорога,
растворяйся в ночной темноте.
Корабли же твои, Америго,
не привязаны больше нигде,
и виляет троллейбус двурогий,
и плывёт над домами, светясь
прозаической радостной книгой
ненаписанной мной про стрекоз.

Между лесом и лесом – дорога,
и проходят по ней поезда.
Мы идём к ней. А вот ещё руки,
и пока они просто пусты.
Мне, наверное, семь или больше.
Не тяните меня за рукав.
Я бы стала прозрачней и меньше,
но у времени облик лукав.
Возвращаясь под вечер, прижмёшься
лбом к стеклу посмотреть на огни
и уснёшь, а уснув, не проснёшься
на своей остановке. Усни.
Пусть приснится высокое детство
у путей за клочкастой травой,
за канавой – подтопленный остров,
там весной ещё пел соловей,
а сейчас испугались стрекозы,
потому что кончается сон.
Я люблю свои детские слёзы
и размытый дождём горизонт.

Но пока мы идём к переезду,
и грохочет над нами состав,
подари мне зелёную бездну,
словно детство вернулось без слов.
Я войду в певчий лес без боязни,
покажу всем дневной свой улов –
стрекозу бесполезную жизни,
и увидят они, что я лев.
Застрекочут они, засмеются,
прикоснутся, отпрянут, смеясь, –
похитители детского сердца
и любимых измятых стрекоз.