Иван-царевич бредёт по лесу
Бог знает в какую сторону.
Сминает болотные кочки
Мягкими сапогами.
Ищет лягушку, или принцессу -
Единственную, которую.
Ему освещает дорогу месяц
серебряными рогами.
Искры в узорах плаща золотого
мерцают алмазной пылью,
складки прикрыли широкую спину,
вздрагивают, текут,
и больше нигде не найти такого -
чтоб вот так похоже на крылья,
чтоб из света звёздного наполовину.
Другие таких не ткут.
Сидит у ели, и мох периной,
в сумке краюшка хлеба,
звёзды проглядывают в иголках,
где-то близко ручей...
Был ведь целый - стал половиной.
(В тесто подмешана капля неба -
этой малости хватит надолго.
На много таких ночей.)
Ночные звуки его не тревожат -
лесные или болотные,
в чистом широком поле,
по берегам ли рек -
висит у сердца, спрятан надёжно,
не то чтобы даже добротный -
какой-то нездешний, что ли, -
подаренный оберег.
Шепчет, как будто она услышит:
"Я научился терпеть разлуку,
я не живу никакой надеждой, -
хватит, я выучил твой урок!
В сказках потом про меня напишут:
"Селезня, зайца, медведя, щуку
(разве я так поступил бы прежде?!), -
всех отпустил."
Всех. Тебя не смог."