А истина совсем не в том,
что в юности искрится ранью,
а что осталось на потом
для осмысления, за гранью.
Как след неясный на тропе,
как отгоревшая зарница,
как одиночество в толпе,
где нет лица, есть только лица.
Как вечность, где стоишь нагим,
как вес немыслимый для жима,
и что понятно всем другим,
но для тебя непостижимо.
И лишь вставая на итог,
поймёшь, до холода по коже,
что это то, что ты не смог,
и никогда уже не сможешь.