ЭПИГРАФ
Дарили подарки на свадьбу,
какие-то плошки, простынки, и вечное: «Дай бог».
Пустынник пустынен
и в людях. Мне сердце согрето подарком холодным, как льдина.
О, если б не этот
Цветок из живых окристалленных в кровь самоцветов,
о,если бы вы
понимали,соратники, братья, что значит увидеть Хозяйку горы!
Я весь камень истратил,
Себе не сберег её тела, скитался в лесу беглым татем.
Она так хотела,
чтоб я с ней остался в роскошной и царственной келье.
Но я испугался
её красоты, её влажного холода кожи, и часа
превращенья. Она же
и не баба, ни что-то ещё. Она запросто может
стать в озере гротом,
самой пустотой в этом гроте, тобою и мною, уродом,
зеленым листом,
но всё это – и камень – не камень. И всё мне не то.
Я ступаю ногами
по ней, по возлюбленной, томной. И резвая память
таскает меня по укромным
отрогам, где я её видел, где трогал почтительно-скромно
холеные пальцы, и нити
её ожерелий ласкали мне грудь, и алмазы седых сталактитов
чуть слышно играли
мелодию. В левую щеку целуя, она мне сказала:
« Забудь, что случилось. Поскольку
выбираешь людей, всё забудь. Или так и умрешь одиноким…»
Я ни там, и ни здесь.
И щека, как в ту ночь омертвела от касания губ, так и есть –
и сейчас – словно мелом.
И жена хороша, и детишки здоровы. Но что же мне делать,
если бледна душа,
малокровна, пустынна, и слева – бьется тише тиша.
Я пустынник в пустыне.
Я знаю все в округе места, где хозяйку видали доныне.
Ящерку без хвоста
я поймал той весной в буреломе изъеденных сосен, и та
ящерка говорила со мной.
Уже осень, унылая черная осень, что не станет зимой.
Где ты, милая?