(Путешествие из Москвы в Санкт-Петербург)
Уже ночью прошел небольшой дождичек, но встали без дождя, даже костер удалось разжечь без спичек.
Довольно оперативно собрались, и в 9-30 были на воде. Течение слабое – чувствуется подпор, и, действительно вскоре один за другим начались перекаты. Берега очень живописны, в основном лиственные породы, встречается даже вяз, но попадаются и сосны.
Мелкий монотонный дождичек. Укрыли вещи в байдарке пленкой, вторая байдарка вообще залезла под пленку с головой, но даже не легла в дрейф, а уткнулась носом в берег. Нет, так далеко не уйдешь! Володя считает, что за сегодня мы должны пройти Поломять до устья, войти в Полу, и встать на ночлег в районе Лозниц, с тем, чтобы завтра я мог уйти пешком на Залучье, где находится братская могила, в которой покоится мой дядя Иосиф Львович Майстровой. Володя переформировывает экипажи: он сам сел к Диме, а я поплыл с Евгением.
Ни Соловьева, ни Шумилова Бора (помните частушку «а пойдешь в Шумилов Бор…»?), ни Серков с реки мы так и не увидели. Рыбачки на наш вопрос о нахождении того или другого пункта все время сообщали нам, что мы его давно проплыли. Где-то в районе Шумилова Бора видели великолепную стоянку на левом берегу: ровная площадка на нижней террасе, а над ней строй сосен.
То и дело попадаются почти отвесные берега, сложенные красными глинами. Проходим Шумилово – живописная деревня с огромным колодцем-журавлем. За деревней рыбак на наш вопрос (далеко ли до Полы?) сообщает, что осталось всего с 1 километр, и хотя этот километр слегка затянулся, мы вскоре вошли в Полу. Первое впечатление, что Пола чуть ли не уже Поломяти, но это только впечатление – Пола полноводней и спокойней.
Напротив устья Поломяти по левому берегу Полы расположено село Коськово, по центральной улице которого проходит тракт Ежелбицы – Демянск – Ст. Русса. Встали на обед, позаимствовав дров у баньки, что расположилась на краю берегового обрыва.
Что ж, Володин план близок к осуществлению – до Лозниц по воде около 20 километров, а пройдено уже около 25. Дождичек прекратился, и даже проглянуло солнце.
Пока ребята варили обед, я поднялся в село. Добротные обновленные дома, там и сям видны срубы нового строительства. По селу идет бабуля с клюкой, несет сумку с продуктами из магазина. Здороваюсь и заговариваю с ней. Она не уроженка Коськова, служила здесь почтальоном, да так и осталась здесь жить, пойдя на пенсию. Но она уроженка того же Демянского района из-под Филипповой Горы. В войну была угнана в оккупированную фашистами Польшу 20-летней девушкой. Бабуля сообщила, что в магазин завезли продукты, и я направился к магазину.
В магазине апельсины, бананы, варенная и сухая колбасы, сливочное масло и другие продукты, очередь небольшая – всего 3 человека. Разговорился с женщиной из очереди: жалуется на плохой урожай – картошка гниет, насчет пенсии замечает: «пусть не всем добавили, но кто работал, тому добавили. Ей добавили 140 руб, и пенсия перевалила за 900рублей». В войну она была эвакуирована (так и сказала) немцами в Эстонию. Здесь были ожесточенные бои. На высотке, что господствует над селом, расположен мемориал погибшим здесь красноармейцам. Там даже нет поименного списка, лишь написано, что здесь покоятся более 1400 человек.
Только принялись за обед, как на нас обрушился мощный ливень. Пришлось, прихватив кастрюлю с супом ретироваться под крышу все той же баньки.
Мимо нас к реке спускается женщина с пластиковыми бутылками. Здороваемся, извиняемся за вторжение, рассказываем о целях нашего путешествия. Услышав название деревни Хмели, женщина сообщает, что вот-вот туда должен отправиться автобус. Мы устремляемся к автобусной остановке, где выясняется, что автобуса еще не было, но это совсем другие Хмели – они расположены на берегу Полы выше по течению, а нужные нам на реке Робье, правом притоке Ловати.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что женщина бывшая учительница географии, туристка, выпускница Ленинградского университета. Они с мужем, уроженцем этих мест, водили в походы школьников в окрестностях Ленинграда, в Карелии, по Калининской и Новгородской областям. Муж ее мальчиком был в немецкой оккупации здесь в Коськове. Вспоминает, как однажды муж снял звездочку с пилотки убитого красноармейца и так плотно сжал её в кулаке, что по руке потекла кровь. Этот случай мог стоить ему жизни, обрати немцы внимание на кровь, когда он поднял руки по команде «Hande hoch».
Женщина показала нам родник с чудесной водой и даже подарила пару бутылок воды.
Дождь несколько успокоился, но продолжает накрапывать. Становимся на воду. На Поле течение ничуть не хуже, чем на Поломяти. Мы прошли более 30 километров, и можно уже подумать о ночлеге, но ни на одном берегу не видим приличных мест, точнее, берега очень живописны, много полян, но нет общепринятых стоянок, а это значит, что сейчас после дождя сразу же вымокнешь в высокой траве. Спрашиваем рыбаков, что идут с неводом вдоль самого берега нам на встречу, о стоянке. Они сказали, что на правом берегу чуть ниже порожка есть хорошая стоянка, даже со столом.
Плывем, но ничто не предвещает ни порога, ни переката. Ничего не говорится о порогах на Поле ниже впадения Поломяти и в описании. Но вот послышался шум переката, а еще через пару минут мы со свистом проходим его. Что же касается стоянки, то ее по-прежнему не видать. Наконец, у правого берега видим причаленную металлическую лодку и тропинку, спускающуюся к воде. Вылезаем на берег. Место вполне приличное. Правда, прибрежную террасу занимает луговина, а над ней возвышается коренной берег, почти безлесный, и на него карабкается тропинка, идущая от реки; но деревни от стоянки не видно.
Еще более шикарный вид на разбитый нами лагерь с голубым дымком костра открылся с коренного берега, когда я поднялся на него к одиноко стоящей скамейке: левый берег, также высокий, поросший лесом, в клочьях тумана, цепляющегося за вершины деревьев, а повороты реки превратили леса в отдельные урочища.
Делаю пару снимков, но к величайшему сожалению впоследствии после проявки и печати убедился, что на фото все это выглядит весьма прозаично: ни дымка костра, ни тумана не видно, а склон совсем потерял свою крутизну.
От скамейки тропинка ведет к отдельно стоящему дому. Подхожу к нему. Меня тотчас же облаяла целая свора собак. После того как хозяин угомонил свору, мне удалось с ним поговорить. Крепкий, явно допенсионного возраста мужчина бросил работу в Питере, сдает там квартиру и на полученные за нее деньги ведет здесь хозяйство.
Оказывается, его дом – это останки деревни Маслино. «Все не хватает времени, чтобы подкрасить лодку, а заодно вывести на ее борту название деревни, чтобы байдарочникам для ориентирования не приходилось подниматься в гору», - сказал он. В полукилометрах отсюда есть еще один дом, но в нем никто не живет. «дом в приличном состоянии, даже вагонкой обит изнутри, продается,» - добавил мой собеседник. Я не стал интересоваться ценой, так как не собирался покупать. Вообще сомнительно, чтобы нашелся покупатель. Маслино связано с миром только лодочной переправой через Полу. На другом берегу в 1,5 км от реки расположена деревня Цемена, через которую проходит тракт Демянск – Ст. Русса. По этому тракту ходит автобус два раза в неделю, в пятницу и воскресенье.
Решили, что меня завтра утром перевезут на другой берег, и я отправлюсь в Залучье пешком. Володя перевез меня на левый берег, и я по тропе углубился в прибрежную чащу. Тропа многократно раздваивалась, уводя то в малинники, то в орешники. Я быстро потерял главную тропу, но старался не терять высоту, и наконец , вымокнув по пояс, выбрался на некошенные луга. Немного левее залаяли собаки, и я понял, что я отклонился несколько вправо от дороги. Вскоре показались и дома. Пройдя как опытный диверсант немного по руслу ручья, я попал во двор какой-то усадьбы и через нее прямо на тракт. Хозяева дома прильнули к окнам, но так и не посмели выйти из дома, дабы выслушать мои извинения. Иду по деревне. Во дворах машины и собаки, облаивающие меня, людей же совсем не видно. Наконец, обнаруживаю в одном из огородов женщину, здороваюсь и заговариваю с ней. Она из Питера, живет здесь только летом. Отец ее погиб под Ленинградом и похоронен на Пискаревском кладбище. Она же сообщает мне, что в Цемене есть братское кладбище красноармейцев и захоронение немецких солдат. Они расположены в разных концах деревни. Иду сперва в начало деревни. Большой металлический протестантский крест и кресты поменьше с водруженными на них пробитыми касками, надписи на немецком языке: «6 Soldaten, 4 Soldaten» – имен нет.
Братское кладбище красноармейцев на небольшом холме на выезде из деревни чуть слева от тракта, ведущего в Ст. Руссу. Несколько памятников: один ввиде башни танка, другой огромный валун с выгравированной надписью в память о погибших воинах двух дивизий, сражавшихся в окружении в Демянском котле, мраморные доски с сотнями фамилий. На одной доске имена жителей Цемены, растреленных и повешенных фашистами.
Иду по тракту. До Лозниц, где я сверну от реки на Залучье и где меня будут поджидать ребята, около 10 километров. Быстро натираю мокрыми кедами ноги, поэтому разуваюсь и иду босиком. Движение на трассе слабое. Пару раз меня обгоняют легковые автомобили, но на мое голосование – нуль внимания. Обогнал молоковоз, но в кабине рядом с щофером сидела женщина, и ему некуда было меня посадить. Прохожу деревни Хахили и Корпово. Хотя они и на трассе, но в отличии от Коськова и Цемены здесь много домов-развалюх.
За Корпово кончается Демянский район и начинается Старорусский. Здесь, как бы в нетральной зоне расположено большое кладбище немецких солдат. Воздвигнуто оно в 1997 году, о чем свидетельствуют надписи на русском и немецком языках на стелле в центре кладбища, увенченной большим металлическим крестом. Кладбище занимает значительную территорию и обнесено невысокой оградой, выложенной из булыжников на цементном растворе, а за оградой по всему периметру дренажная канава, обложенная все тем же булыжником. По полю группами по два-три бетонные кресты без надписей.
Подхожу к Лозницам. До Залучья – 14 километров. Иду попрежнему босяком. Где-то в районе «верстового» столба с надписью «99км» (расстояние от Яжелбиц) меня обгоняет хлебовоз. Голосую. Машина останавливается. Шофер замечает, что вообще-то им не рекомендуют подсаживать попутчиковв лесу. Я рассказываю о цели моего посещения Залучья, и шофер мягчает. Разговор сам по себе переходит на обсуждение современной жизни. «Зарплата низкая, платят нерегулярно, я бы с удовольствием занялся сельским хозяйством, но всеобщее мародерство выбивает почву из-под ног, - пожаловался шофер, - завел гусей, так их всех перетаскали. До чего дошло, даже алюминиевые ложки воруют. Неужели нельзя запретить прием цветного металла?»
«О, святая наивность!» - подумал я. Ведь алкаш, укравший алюминиевые ложки, дабы утолить жажду, и финансовый воротила, переправляющий богатства страны (газ, нефть, цветные металлы) за рубеж – только конечные звенья той цепи, что объединяет нас всех круговой порукой воровства, что царит в нашей несчастной стране. Я как-то спросил Ефима М. , чем занимается его крутой зять, живущий в шикарной пятикомнатной квартире в престижном районе Москвы с отдельной комнаткой для няни, имеющим шикарный коттедж в ближнем Подмосковье, и прочее,прочее и прочее… Ефим ответил мне, что зять служит на фирме, поставляющей цветные металлы в Прибалтику. Все попытки вырваться из этих цепей – наивны, все мы воры в той или иной степени.
Очень быстро мы доехали до Залучья. Шофер перед высадкой указал мне направление к мемориалу и категорически отказался от денег за проезд.
Прежде всего я пошел к школе, у директора которой, Василия Петровича, лет пятнадцать назад я нашел приют при посещении Залучья. Но жив ли он? Ведь он участник Великой Отечественной. В школе мне сказали, что Василий Петрович недавно ушел на пенсию, а живет он там же, где и жил, на набережной реки Робьи.
Василия Петровича я застал в огороде. Он довольно быстро узнал меня: «а, поэт!» Дело в том, что 9-го мая 1985 года на митинге в Залучье я читал свои стихи, посвященные моему дяде Иосифу Львовичу Майстровому.
Василий Петрович пригласил меня в дом. Когда он представил меня своей жене, она тотчас поинтересовалась о состаянии здоровья Брониславы Львовны, моей тетушки, хотя они виделись более 20 лет тому назад.
Меня тотчас пригласили к столу и налили здоровенную тарелку мясных щей до краев, так что я ее ели-ели осилил. Вместе с нами за стол сел и их сын Валерий. Он недавно развелся с женой и ушел к родителям, забрав с собою замужнюю дочь. Сейчас они живут впятером, включая мужа внучки, но в семье ожидается прибавление, ждут правнука.
Рассказываю о идее нашего похода - сравнить современную Россию с Россией времен Радищева и Пушкина. На это Василий Петрович замечает: «Какие 200лет? Достаточно сравнить чс теми изменениями, что произошли за последние 10 лет: поля не распаханы, луга не кошены, многие строения сломаны или разграблены».
С директорства Василий Петрович ушел давно, а на пенсию только пару месяцев тому назад из-за того, что на работающих пенсионеров не предусматривается прмбавка к пенсии, в результате работающий пенсионер вместе с пенсией получает меньше, чем неработающий. Они живут своим хозяйством: огород, корова, поросенок, домашняя птица. Лето выдалось сырое, в огороде в междурядьях вода. Слава богу, что сено успели заготовить.
Меня это не удивило. За время похода я успел убедиться, что современная Россия (не только деревня, но и город: Торжок, Вышний Волочек, Валдай) живет с огорода и, в лучшем случае, от коровы, а в худшем – от козы.
Пообедав, мы с Василием Петровичем отправляемся к мемориалу. Перейдя по мостику Робью, мы мимо кладбища, удвоившегося за последние 10 лет, подходим к памятнику. Мемориал в Залучье поддерживается в отличном состаянии: все ухожено, прибрано. Быстро находим мраморную доску, на которой выгравировано «Майстровой И.Л». Фотографирую доску и мемориал в целом. Василий Петрович замечает: «Как быстро летит время, ведь эти солидные березы мы сажали тоненькими прутиками».
На обратной дороге я обращаю внимание на развалины трехэтажного кирпичного здания. Оказывается, это останки вальцовой мельницы, построенной еще довойны. Война пощадила ее, а перестройка – нет.
По моей просьбе Василий Петрович рассказывает о себе. В августе 1941 года ему исполнилось 17 лет и 8 месяцев и его призвали в армию. Окончив курсы пулеметчиков в Ульяновске, он попал на фронт, участвовал в Курском сражении, был ранен. Семь месяцев лечился в Спас-Клепиках. Ему бы очень хотелось там побывать, но разве выберешься.
Я пригласил Василия Петровича к нам в Аносово погостить, ведь от Аносова до Клепиков рукой подать.
Василий Петрович продолжает рассказ.
- После выписки из госпиталя я вернулся домой. Собственно, дома не было, мама жила в землянке. Отца я не застал, его призвали в армию в 1944 году после освобождения Залучья от фашистов. Отец пропал без вести, сначала было извещение о ранении, но затем оно не подтвердилось, а поиски следов ничего не дали. Я начал строить дом на набережной Робьи, тот самый, в котором он живет с семьей и по сей день. Тогда этот дом был первым на этой улице. Сколько было надежд!
Дом, построенный отцом передсамой войной (новоселье справляли 22 июня 1941 года) был разрушен.
Мы как раз проходили с Василием Петровичем мимо того места, где до войны стоял этот дом.
Спрашиваю у Василия Петровича о годах оккупации по воспоминаниям матери. Он не многословен: «Об этом столько написано. Немцы шалить не давали. Вот на этом дереве рядом с нашим бывшем домом была повешена девушка. Всех жителей Залучья угнали в Бол. Засово (ты будешь его проходить по дороге в Лозницы), и более 300 человек ютилось в 5 домах».
Идем поселком, очень много домов забито. Повышение цен на бензин остановило процесс летнего возвращения на село.
К этому времени мы оказались на улице Нины Ковшовой, о чем нам сообщила мемориальная доска. По этой улице мы вышли к автобусной остановке, но поскольку отправления автобусов не намечалось, то, распрощавшись с Василием Петровичем, я пошел по дороге, по которой в августе 1941 года Василий Петрович прошел пешком через Лозницы, Демянск, Ежелбицы, Валдай, Едрово, Хотилов, Вышний Волочек, Максатиху до Калязина, где их посадили на пароход до Ульяновска.
Попуток было мало, в основном попадались встречные автомашины, и я прошел пешком все эти 14 километров до Лозниц, где с большим трудом отыскал своих спутников. Я вышел к реке и стал кричать, и только музыкальный слух Димы позволил ему услышать меня, он подбросил сырых веток в костер, и я по дыму костра разыскал их лагерь, где только что был сварен ужин. Восьмой час. Я уложился в отведенные мне 12 часов. Правда, до Хмелей я не дошел. Василий Петрович не посоветовал туда идти:
« что ты там увидишь? Вот если бы сохранилась выписка откуда брали останки твоего дяди, а так деревня, каких тысячи. Я бы свозил тебя туда, но мой драндулет не на ходу».
Мы решили здесь и заночевать, вставать на воду было поздно, глядишь, встанешь на ночлег в совсем неудобном месте. Поужинали, подбросили в костер дров, Володя взял в руки гитару. Я рассказал ребятам о своих сегоднешних похождениях и встречах. Вспомнил и том (мне об этом рассказал Василий Петрович), что в этих краях во время войны в армейской газете работал Михаил Матусовский. Не задолго перед своей кончиной он посетил Залучье. Его тянуло в эти места. Не ради красного словца он написал стихотворение-завещание.
Похорони меня в Валдае,
В его районной тишине,
Где лист осенний, опадая,
Шептать о чем-то будет мне.
Где за ближайшею высоткой
Седые дремлют валуны.
Где слышен вечно лепет кроткий,
О берег бьющейся волны.
Где старый дуб, меня постарше,
К стене доверчиво приник.
Где есть у башни Патриаршей
Дрожащий в озере двойник.
На заповедном перекрестье
Северо-западных дорог, -
Похорони меня в том месте,
Где я давно лежать бы мог.
И, все на свете испытавший,
Я средь друзей займу свой ряд,
Как тот подраненный, отставший,
Но в полк вернувшийся солдат.
Я не знаю, выполнили ли завещание поэта, похоронили ли его в Валдае. По крайней мере, из русской поэзии нельзя выбросить такие стихи, как из песни не выбросишь слово…