Не случилось абсолютно ничего.
Абсолютно. Ты у мусоропровода
С монологом про отключенную воду,
Обогнал скорей соседа своего.
Много снега, много ветра. Как всегда,
Самый вихрь у твоего, кончено, дома.
«Это каждому, наверное, знакомо —
Говоришь себе и вторишь – так-то да».
По дороге, как обычно, плотный тромб:
Деу Нексиа присунула Фиату,
Старый дед стоит, орет на азиата.
Ты прочувствовал понурость всем нутром.
На работе, избегая лишних лиц,
Пролетел скорей к родному монитору,
И в наушники, без лишних разговоров,
И в лавину надокучивших страниц.
И обратно, прокатившись на метро,
Ты узрел в окне соседнего вагона,
Как старуха подъедала край батона,
И опять тоскливо съежило нутро.
Но у мира бесконечно жалкий вид,
Оттого, мой друг, что ты безмерно жалок.
Одинокость – вот твое больное жало.
Одиночество – возвышенно звучит.
Ты несчастней той старухи из метро,
Ведь батон её был просто заколдован,
Она съела и, не вымолвив ни слова,
Соскочила молодухой на перрон.
На работе ожидают утром, чтоб
Ты в наушники и в монитор скорее.
Они пляшут и поют, как на Бродвее,
И по офису гуляют нагишом.
Те мужчины, в ожиданьи страховых.
Обсуждали, что из музыки покруче,
Старичок кричал «дабстеп – он самый лучший»,
Азиат давил на блюз сороковых.
После слов твоих, сосед бежал бегом,
Зашептать смеситель в душевой кабинке.
И из лейки повалили тьмой снежинки,
Окружившие внезапно весь твой дом.
А потом пошла горячая вода,
Оттого ты был на вечер свеж и светел.
И каких чудес еще ты не заметил?
У тебя все абсолютно как всегда.