Когда в час, назначенный им, городок
стоит, цепенея, в молчании мглистом,
он пишет ей долгие, странные письма,
с нажимом водя по бумаге пером.
О том, что он жив, что грядут холода,
но заполонили бульвары и скверы
кровавые, будто закаты – герберы.
Бесчинствуют, мерзкие, как никогда.
О том, что, хоть топливный кризис утих,
но взвинчены цены на спички и мясо,
о том, что не будь комендантского часа,
то всё по-другому срослось бы у них,
О том, что на днях он убрал в антресоль
её ридикюль и дорожные туфли,
о том, что вот-вот керосинка потухнет,
завалятся в комнату темень и боль.
Пусть боль… но не сон, где глядит сквозь прицел
на женщину [вроде, знакомую?] в белом.
и с треском сухим расцветает гербера
на узком её, изумлённом лице.