Он вышел на балкон со свитой,
Блистая грудью, перевитой
Атласной лентой с орденами
(Запятнанной дурными снами),
И сверху, словно чуждый кто-то,
Взглянул на доски эшафота.
Из прошлого пахнуло сладко:
Любовь, опасность, лихорадка,
Пионы, ирисы, левкои,
Весны волшебные покои.
Но он умел справляться с блажью,
Повсюду чуя поступь вражью,
И возвращаться в повседневность -
Вороний грай, туманы, ревность.
Никто не подавал прошений -
Он не менял своих решений
Ни на пиру, ни на погосте,
И лют бывал, зайдясь от злости.
Он понимал - навет ничтожен,
И меч бы не покинул ножен,
Но ревность пела: миг позора
Страшнее бунта, глада, мора.
Сомнение - сорняк на грядке,
И в этом положив порядке
Меч палача - Оккама бритвой,
Пока монах тянул с молитвой,
Он дал отмашку офицеру.
Давно презрев святую веру,
Налег всем телом на перила
И видел, мнилось, как парила,
В тумане расторяясь быстро
Душа казненного министра.
Кричали женщины: бедняжка,
А думы шли пехотой тяжкой.
Как майский день, заката алость,
Любовь прошла, а с ней и жалость.
Как затянулась проволочка!
Пустое тело, оболочка.
Не спал уже две ночи кряду,
Но кравчий сам напьется яду.
Да что министры и бароны -
Все ждут падения короны!
Вот так и ждут, считая годы:
Феода - зять, рабы - свободы,
Ростовщики - уплаты долга.
Он понимал, что ненадолго
Палач останется без дела.
Сгущался мрак, толпа редела.
Народу нравилась расправа,
Но пустовало место справа,
И призраком застыла слева,
Бледнее смерти, королева.