ДЕРЕК УОЛКОТТ
ОМЕРОС
ГЛАВА третья
1.
"Touchez-i, encore: N"ai fendre choux-ous-ou, salope!"
"Не тронь, ублюдок! Задницу располосую!"
"Moi j'a dire - 'ous pas pr^eter ur rien. 'Ous ni shaloppe,
'ous ni seine, 'ous croire 'ous ni choeur campeche?"*)
Cлышь! Не тронь моего! У тебя каноэ!
Кампешевая душа! Ты думаешь, что ты такое?
"'Ous croire 'ous c'est roi Gros Ilet? Vouler bomme!"
Ты не король Gros Ilet, ты просто ворюга.
И по-английски: "Посмотрим, кто тут король!"
Ахилл увидел руку былого друга,
сжимающую мотыгу. Гектор сошел с ума,
рехнулся от зависти. Он положил черпак,
взятый у Гектора, на нос его каноэ.
Может быть, все еще обойдется так.
Но на всякий случай он приготовил нож.
Настаиваешь на поединке? Что ж!
Островитяне, покинув тень манцинелл,
образовали войско у Гектора за спиною.
Ахилл принял стойку. Гектор еще не смел
приближаться. А на краю прибоя
уже волновалась толпа в ожиданье боя.
Меж тем вдалеке ослепительный дождь хлестал
над изумрудной зеленью у волнореза -
как будто дротиков град над волной взлетал.
*) перевод дан в тексте (антил.)
Позади, к небесам вознося железо,
рыбаки галдели, как дикая стая птиц.
Гектор, плещась в мелководье, бежал навстречу Ахиллу,
замахиваясь мотыгой. В оскалах лиц
пенилась ярость. И, набирая силу,
море, как свора псов, рвало зубами свой хвост.
Запахло братоубийством; но тот, кто в гневе порвал
рубаху Ахилла, - сердце ему надорвал,
и вместо гнева он почувствовал стыд:
"За ржавый черпак я убью или буду убит?"
Но за войной рыбаков, начинавшейся в этот день,
стояла тень. Еленой звалась эта тень.
П.
Ма Килман владела старейшим в селении баром -
с зеленью стен, растресканной на жаре,
с игрушкой-балкончиком над горчично-бурым
фронтоном; внизу расположено кабаре,
где стук домино и треск пластмассовых жалюзи,
когда между ними проходит Ма. "Кока-кола" -
гласит реклама, а ниже: "Кафе "НЕСТЬ БОЛИ"".
"Добро пожаловать", - можно еще разобрать вблизи.
"Несть боли" придумала не она, а покойный супруг.
Ма Килман смеется: "Это пророчество". У аптеки
расположились слепец и его закадычный друг -
странный пес со щетиною цвета хаки.
Слепец бормотал что-то вслух, на трости пальцы сплетя.
Уши его были острыми, как у собаки.
А то он вдруг принимался петь, заливисто, как дитя,
перебирая на четках бусины янтарей.
Он всем сообщал, что был в кругосветке:
св. Гомерос по прозвищу Семь Морей.
Это прозвище было содрано с этикетки
от рыбьего жира с изогнутой рыбой-меч.
Почти никто не умел разбирать его речь:
греческий? или язык африканского племени?
Порой он что-то считал, провидя сквозь дымку времени
и указательным пальцем стуча по трости.
По первым числам Ма Килман шла с ним, вняв его просььбе,
за ветеранским пособьем в почтовое отделенье.
Сетовать он не любил на свое положенье,
как делают многие. Солнце нещадно жгло.
Он двинул свой ящик в тень, боясь обгореть.
Тем часом к бару Ма Килман шел Филоктет,
навстречу больной ноге пригибая спину.
Хозяйка привстала от углового окна,
достала белого акажу и желтого вазелину,
поставила ванну со льдом. Он мог пробыть дотемна
в кафе "Несть боли". И сразу, только войдет,
нагнется к ране и смажет ей алый рот.
Ш.
"Mais qui ca qui rivait' - ous, Philoctete?" -
"Moin blesse".
" Что мучит тебя, Филоктет?" - "Я был ранен в ногу,
это проклятье, Ма Килман, qui pa ka querir piece,
она никогда не пройдет". - "Не крушись по этому поводу.
Пойди домой, приляг. Вообще ходи понемногу".
Филоктет закатал штанину и долго смотрел на воду
в большое окно. Его рану раздразнивал зуд -
так усики анемона щекочут венчик,
так мучит мозоль новобранца, когда сапоги ему жмут.
Он считал эту рану проклятьем: следы оков
на ногах у невольников. Рану не смогут вылечить,
она пришла по наследству от дедов через отцов.
Все его племя нищее, черное, бойкое
попалось на якорь, как рыба на крюк, как свинья
из нечистот попадает на скотобойню...
Однажды Ма Килман, подняв лицо от шитья,
увидела, как Филоктет косится на окна бара,
и так продолжалось день ото дня.
Лед растаял бы и докипел до пара,
имей он глаза и видь, как Филоктет сжимал себе голову,
ненавидя себя. "Эй, Фило! Фило Софи!" -
дразнили его мальчишки, бегущие в школу...
Мертвеца кладут в вазелин, а потом в эфир,
выходит мумия. Египетскую безглагольность
прервал ее голос: "Ведь есть же такой цветок...
бабушка знала заваривать... я все смотрела...
Господи, как он... Еще мураши ползли на белый горшок..."
Но ни корень жизни, ни теплый отвар, ни сенна
не вычистят кровь, что его отравила недра -
не кровь в нем течет, а сок сокрушенного кедра.
"Имя твое - огонь лихорадки. Но ты бы
мог спасти свое имя: возьми мотыгу,
пойди и выполи ямсы". Он прошептал: "Спасибо!".