Дородный, белый, похожий на снежный ком,
Исполненный значимости и торжества,
Гусь лежал на столе, размышляя, по ком
Звонят часы в преддверии Рождества.
В награду за пост полагается пир.
Но должен ли почтенный английский гусь,
Глядя, как веселится мир,
Испытывать радость или чувствовать гнусь
От будущего братания
С утробой твоей, Британия?
За окном красиво падает снег,
В фонарном свете кружась. Из всех
Уголков вселенной, маленькой, как ковчег,
Тихими колокольцами доносится смех.
Дым высовывается из труб космами бороды.
Но какая, честное слово, тоска
Это шипение сковороды
И эта разделочная доска.
О жизни ли думать, о смерти ли,
Вращаясь, как грешник, на вертеле?
В столовой жарко растоплен камин.
Некий джентльмен, облаченный в домашний халат,
Закончив молитву коротким «аминь»,
На фаянс тарелки кладет салат,
С аппетитом оглядывает гусиный бок,
На котором блестит сладострастно жир,
Искушая, течет золотистый сок,
И, должно быть, верит, что целый мир
Служит с момента Творения
Пользе пищеварения.
Очевидно, гусь почувствовал грусть.
Или, может быть, гусь сошел с ума.
Словом, взмыв со стола, почтенный гусь
Улетел в окно. За окном зима
Подхватила его, закрутила в винт,
Понесла по сугробам и бугоркам,
По дороге снега, как целебный бинт,
Приложив к обуглившимся бокам.
Что есть прекраснее, нежели
Зимы, которые нежили
Снегом измученные тела
И души. Вырастая из тьмы, фонари
Светились чашами из стекла
С золотыми ангелами внутри.
Созвездия сплетались в терновый венец,
Шатался мясяц, словно хлебнул вина,
И какой-то уличный сорванец
Метил снежком в проем окна.
Гусь свалился, хлопнув сорванца по спине.
Тот оскалил рта щербатую брешь.
Глянул вверх. Удивленно спросил:
– Это мне?
Гусь немного подумал и ответил:
– Ешь.