Я родилась в девяноста втором.
Позднее (сейчас) я понимаю,
Что многое в жизни мамы пошло кувырком
(тогда, когда я родилась, -
- в девяносто втором).
Сперва, родившись, я ничего не помнила,
А потом начала.
Первое - бац - зеленая и большая софа.
Она в временной тошноте возвышается,
Как скала.
Меня на ней пеленали, а я кричала,
Плакала и была.
С годами она не становилась меньше или хуже, -
- от нее вовремя избавились.
Размер и запах - они больше всех в ней нравились.
Пахло горелым - разные штуки на лампе прекрасно плавились.
Однажды - любимый медведь
(неизбывный и первый ужас)
Тогда я не знала еще,
Что такое - смерть.
По софе можно было ползать,
Воображая, что это - поле.
Высчитывать, что тик - больше така.
Сейчас я розовый не люблю, но тогда я была умнее
И знала про цвет заката,
Про истинный цвет заката.
Итак, я в розовой распашонке ползла по зеленой софе,
дорогой кассетный приемник про что-то пел
Медведь, как в смешном анекдоте, - сгорел,
Бабушка - дома, а мама, возможно, в кафе,
Отец с неизбежным упорством несется навстречу судьбе,
А мне пока - ничего вполне - ползу по зеленой софе,
О которой уже немало изложено выше.
Я потом, разумеется, выросла. Девочкой,
Которая так много говорит и слышит,
Что почти ничего не пишет.
Какого же было мое удивление, когда мама сказала,
Что не было никакой зеленой софы.
Я листала страницы альбомов
С неприличным упорством - увы.
С фактами не поспоришь -
- никакой зеленой софы.
На антресолях был найден штопанный,
С черным боком, но не медведь, а лось.
Розовых распашонок также
обнаружить не удалось.