нас в школе учил маршировать старый военрук,
он строго смотрел, и не выпускал журнал из рук,
и казалось рано овдовел,
он каждого из нас терпел,
но он не сумел стерпеть ужаса и
его глаз постиг последний вдох и выдох нашего поколения
иногда бывает так:
понедельник, утро, в одно лишь мгновение,
он остался не просто в прошлом году, а в прошлом веке,
его мысли стали будто бы листы бумаги в старой библиотеке:
смялись, пожелтели и пропитались пылью,
он для нас был такой же живой как роман Толстого или сборник Бродского
но все же мертв, даже когда сердце его билось чаще,
чем сердце любого из нас,
он был броским, тяжелым человеком, но дарил неведомую легкость,
в нем сочеталась война и эпоха, что было для нас загадочным
и в какой-то степени дерзким,
ведь, по сути, из нас солдаты, как из балерин - трупы, что особенно мерзким
казалось, рядом с таким рупором гласа и воли свободолюбивого народа
мы же - всего лишь свора, толпа,
мы могли бы заткнуть за пояс самих себя, но таких, как он
среди нас не было никогда,
в его глазах навсегда останется его жена и кромешная тьма,
которая вернулась с ним с той ужасной войны,
о которой мы слышали много чудесных историй,
но не чувствовали ни капли копоти или вины,
за смерти многих невинных и прекрасных людей,
как жена военрука или сотни погибших детей
лишь бы нам голодать тем, чем мы голодать готовы,
чтобы смогли как-нибудь ляпнуть среди обыденного разговора,
что ничего в этой жизни не стоит минуты голодного обморока,
и эйфории кофе без сахара с кусочком черного хлеба
после 2-х дневного голодомора