Он лежал возле старого рынка
не боясь получить вдруг пинок.
Лишь в глазах притаилась слезинка
и язык вывалил на песок.
Он смотрел людям вслед обреченно,
и как буд-то давая зарок,
что не будет уже увлеченно
верить им. Сердце скрыв под замок.
Вспоминал, как недавно резвился
во дворе с заводной детворой.
И казалось, что он в них влюбился,
но они убежали домой.
Как седая-седая старушка
из окошка кидала еду!
И он, как цирковая зверушка,
успевал всё поймать на лету.
А когда появлялись вдруг кошки
из подвальных открытых окон
он гонял по двору их! Немножко!
Чтоб людей не тревожили сон.
Как во двор прикатила машина,
что за чудо? В такую то рань!
Пахло мясом. Немного бензином.
Пахло чем-то ещё... В общем дрянь.
Укатила. Лишь мясо оставив.
Да какой-то ещё порошок.
Отряхнулся и уши расправив
подбежал. Съел. Ну, что за денек!
В животе, а он был? Исхудалом.
Заурчало. Приятный звонок!
Странно, вроде и съел очень мало!
Не такой и большой был кусок.
А потом... Вспоминать не охота...
До сих пор ещё сильно болит.
Началась вдруг сильнейшая рвота.
Стало плохо. Как буд-то избит.
Подбегали девчонки, мальчишки.
Их не видел, лишь слышал слова:
"Живодеры! Козлы! Это слишком!
Мама, что всё? Она умерла?"
Оттащил старый дворник к помойке,
чтоб детей не вспугнул ненарок,
этот маленький, но странно стойкий
и любимый когда-то щенок.
Ночь пришла. Смерть всё не приходила.
От помойки подальше отполз.
Странно, что ж всё таки это было?
Он живой и опять влажный нос.
И ушёл от проклятого места.
Ведь опасен знакомый стал двор.
Полюбил он его, если честно.
Но уже он не радует взор.
Вот у рынка лежит обреченно.
Цепь, ошейник и даже еда.
И живет зверь навек заключенный,
И без веры в людей навсегда.