Подземный город помнит о весне.
В его гнилой болотной глубине
бормочущих жгутов переплетенье
прошито метастазами клоак.
Но комьями придавленный топляк
во сне ещё отбрасывает тени
на тёплый от полуденных лучей,
журчащий на проталине ручей.
Ручей журчит и ныне под землёй,
разыскивая путь назад, домой
сквозь толщу многослойного асфальта.
Вода сочится сквозь кирпичный бой
часовни, разворованной толпой,
разбитых витражей цветную смальту,
сквозь строй давно затопленных могил
тех, кто когда-то город возводил.
Вода упряма и находит щель,
подтапливая ветхую постель
бомжа, который прячется в подвале
от мартовских сердитых холодов.
Бомжу студёно, кутаясь в пальто,
он ёжится и ёрзает вначале,
потом, сопя и щурясь на свету,
в дворовую выходит тесноту.
Вдоль стенки дома тощий рыжий кот
по снегу полосатому идёт,
брезгливо обходя собачьи кучки,
и будто не глядит по сторонам,
не слышит воробьиный шум и гам,
а те орут, устраивают бучу
над горсточкой пшеничного зерна,
рассыпанного сверху, из окна.
Окно раскрыто, даром что мороз.
А из окна свисает пара кос
девчонки, перегнувшейся наружу.
Она беспечно кормит воробьёв,
и на щеках румяных у неё
уже сияют россыпи веснушек.
Ей радостно. Девчонка влюблена.
Поскольку март. И всё-таки весна.