И пока стоял в нерешительности Семён, всё улыбалась Тоня. И только когда хлопнула за ним входная дверь, опустилась она на стул и закрыла лицо руками. Всё… А она во что-то ещё верила, придумывала себе… Господи, совсем ушёл Семён! Надо привыкать, что чужой он, не на словах, а по-настоящему. Значит, не её он судьба, раз Бог дал дитя не с ней, а с другой…
Как ни сдерживалась Тоня, а не могла боле сдержаться – заходили ходуном плечи, скользнул с них и упал наземь платок. Сползла бы на пол, заголосила бы, кабы не боязнь разбудить Иринку. Хорошо, что спит она, не видит, напугалась бы…
Вспомнив про племянницу, принялась Тоня спешно вытирать глаза. Глянула в сторону кровати, прислушалась и замерла: дыхания ничуть не слышно. Озноб её охватил – Господи, что это? Кинулась к Иринке, дотронулась до лба, до щеки:
- Ира! Иринушка! Слышишь меня? Слышишь?..
- Да… - дрогнули реснички. - А ты почему плачешь? Потому что я болею?
- Я не буду больше, - засмеялась, обхватив Иринку, Тоня. – Ты моё солнышко! Напугалась всё-таки? Проснулась? И лежишь-молчишь? Не бойся! Я весёлая буду! Сейчас тебе морсику сварю. Хочешь морсику?
- Хочу.
- Я скоро, я сейчас, - захлопотала Антонина.
…Но когда она, сварив морс и слегка остудив его, принесла чашку «болящей», та уже крепко спала, обхватив рукою подушку.
С этого времени Иринка пошла на поправку, но неделю дома просидеть всё же пришлось. Уже в пятницу «болящая» сначала прыгала на кровати, а потом решительно выбралась из неё, и в доме только пятки заговорили – Иринка принялась обживать новую квартиру.
В понедельник, когда Тоня вернулась домой, в почтовом ящике оказалось извещение. Перевод. От Сони. Видно, выбила как-то из Валентина. Сумма небольшая, но и это радость. Иринке яблоко хоть купить, да и на хлеб надо, а то уж занимать у кого-нибудь думала.
…На другой день после работы Тоня сразу побежала на почту, чтоб успеть до закрытия. Ей повезло: народу почти не было, так, два человека – разве это очередь?
Пока стояла, пришла старушка, с которой они ехали вместе. Баба Глаша, Глашенька, как её в деревне зовут. Встала за Тоней.
Через недолго крыльцо снова заскрипело. Зашла с батожком в руке баба Капа.
- А здорово ли, все крещёны!
- Здорово, коли не шутишь, - откликнулась Глашенька. – Батог-то оставь в колидоре, чего сюда-то тянешь?
- Оставить в колидоре? А украдут как? – и баба Капа, прислонив батожок к стене у порога, подмигнула и захохотала.
- Коня-то украдут? А чо, без него не можошь? – лукаво прищурилась Глашенька.
- Не, дева, не могу.
- А я дак хожу, а ты вить меня моложе. Мне-то уж восимисят, а тебе-то сколькой?
- Мне, дева, семисят восьмой катит.
- Ну дак ты молода ещё с батогом-то ходить!
- Дак чо делать-то? Мне и стыдно, да не могу.
- А ты, дева, тогда вот так делай: иди-то с батогом, а кого встретишь, дак кинь. Потом подымешь.
- Рази кинуть? - и обе бабки довольно захохотали.
Просмеявшись, Глашенька спросила у почтарихи:
- Танюшка, мы тебе не мешам тут? - Старухи пришли, да хихоньки развели.
Почтариха подняла голову от бумаг, засмеялась:
- Не, баба Глаша, к вам-то я уж привыкла. А зашумите шибко, дак я ведь заругаюсь.
- Во девка-то кака хороша! А то сидела тут до тебя Галька, дак мы дышать не смели, на цыпочках ходили. Легко ли бабкам-то на цыпочках?
- Да не притворяйси давай! – подала голос баба Капа. – Мы с тобой ещё на танцы в праздник сбегам! Дедка у тебя нони нету, дак никто за руку не хватит – не ходи!
- А худо, дева, без дедка-то! Всё и вспомню. И словечушка-то никто не скажет, не побряжжит-то никто…
Бабки замолчали. Очередь потихоньку двигалась. Тоня уже получала деньги, когда Глашенька дёрнула её за рукав:
- Я уж не буду людей-то спрашивать. Прямо у тебя, дева, спрошу. Семён-то, муженёк-то твой, чего, к тебе вернулся?
- Кто сказал? – Тоня оглянулась на старуху.
- Дак я его сегодня видела, от гаража шёл.
Тоня недоумённо посмотрела на почтариху, та кивнула головой:
- Да, говорили люди сегодня, что Семён воротился. Чего-то там нелады у него вышли с женой-то. Ой… Я тоже думала, ты знаешь…