ХЕНРИК ВЕРГЕЛАНН
Из книги "Еврей"
1У. СОЧЕЛЬНИК
Кто не забыл
Поры такой, что нет у неба сил
Переносить?.. И Каин, и сегодня
Свершивщий грех,
Достойный Каина, - и всех их, всех
Несёт на землю прочь от Преисподней.
И вой стоит,
Что целый век не будет позабыт.
Всяк скажет: по мою явились душу.
Сей ураган –
Мне одному он в наказанье дан,
Им я пред всеми грех мой обнаружу!
И не злодей,
А пастор и добрейший меж людей
В такую пору с Сатаной на пире!
Старик седой
Оглох, с дней детства слыша этот вой,
Землетрясенье ль? Судный день в эфире?
В такие дни
И муж отважный мальчику сродни;
И глас его доходит еле-еле,
Хоть он кричит,
До тех, кто близко от него стоит.
И мечется, как вран, верхушка ели.
Но вран умолк,
И к людям в дом готов проситься волк,
И всякий зверь становится степенным,
И псов цепных
Под стол пускают, как котят ручных…
И несть числа тогда мольбам смиренным!
*
В тот год был именно такой сочельник.
И утро не прошло, как ночь настала –
Она застигла старика еврея
В пустынном темном Тиведском лесу.
В далекий город по делам он ездил,
А к Рождеству мечтал домой добраться –
Уж по дочуркам он истосковался.
Он вёз подарки им в узле и малость
Еды – на вечер, на ночь и на утро.
Он, Якоб, был не робкого десятка –
Уж если он решил, то он поспеет
Как раз на Рождество…
Но что за ночь!
Не слышал он, чтоб так вопила буря!
В глубоких норах сонных сонных медвежат
Перебудила, и они проснулись…
Чу!.. Всадник в снег упал и конь заржал?
Но крика больше не слыхать. Лишь буря
Ревёт, мешаясь с шумом водопада.
Нет!.. Снова до него донёсся голос
С той стороны, где дикий можжевельник…
Что? Детский плач? Нет, быть того не может –
И волки спят в такую ночь по норам!
Знать, филин обманул его… С трудом
Ползёт он, вязнет до колен в сугробе,
И кажется ему, что буря в небе
Раскачивает над застывшим лесом
Светящуюся ледяную башню…
Вдруг снова этот голос… Чу!.. Слова…
Он поворачивается… Идёт
Навстречу звуку сквозь лесную чащу,
И зарывается в сугроб, и нет
Ему другого света, как от снега,
И призраки, укутанные в дымку,
С сосны перелетают на сосну,
И заступают путнику дорогу,
И вот, перекрутившись на носке,
Уходят в глубь дерев и исчезают.
Он не перестаёт бороться с бурей.
Она сильней – он продолжает путь.
Чуть стихла – вздрогнул, приостановясь.
Преклонится на миг – и вновь шагает
Сквозь тьму кромешную, как гном в земле.
Но ничего не слышно. Может статься,
Его заманивают злые духи?
Он молится, бубнит себе под нос.
Вновь детский голос… Он кричит в ответ,
Но буря возвращает крик назад,
Ему в уста… И в десяти шагах
Зашевелилось что-то на снегу.
Но, может статься, это пень гнилой,
С корнями вырванный, по снегу пляшет?
«Йегова! Помоги ему, Йегова!
Дитя, дитя… Спаси!»
Опять всё тихо.
Ах, разве же предсказывали звёзды
(Меж ними и светило Вифлеема),
Что здесь, в лесу, произойдёт все это?
И ни одна не видела меж звезд,
Как старый Якоб восторжествовал
От счастья, что сокровище обрёл он.
И детские подарки, и еду
Бросает он на снег, и пеленает
Малютку в бедные свои лохмотья,
Укладывает в короб, согревает
Дыханием младенческую грудь.
Дитя иззябло до того, что будят
Его удары собственного сердца.
Но что им делать – старику с младенцем?
Следов не видно. Все равно он счастлив!
Когда раскачивает буря кроны,
Ему Давидова слышна в них арфа,
И вьюги, словно песни херувимов,
Чьи крылья белые, как лебедь снежный,
Ему указывают путь во мгле.
И верит он, что Бог ему вожатый.
Но как он выберется на дорогу
В пустынном Тиведе? Безвидна тьма.
Простерлись снежные поля в полмира.
Из каменистых россыпей дороги
Он выбрался – и видит свет вблизи!
Дом! Тихо, чтоб дитя не разбудить,
Он в дверь стучит. Припомнилась котомка –
Жаль, нечем поделиться с бедняками,
Которые уже спешат к порогу,
Чтоб распахнуть гостеприимно дверь.
Но не открыли. Лишь сердитый окрик:
«Кого еще несет в такую ночь?» -
«Я старый Якоб, знаете, наверно,
Еврей…» - «Еврей?» - в испуге повторяют
Два голоса, мужской и женский. – Прочь!
Товар твой не про нас. Мы не богаты.
И что ты принесешь нам, кроме горя,
Явившись в дом, где празднуют рожденье
Того, кто предан был тобой на смерть?» -
«Что? Мною?» - «Да, еврей! Твоим народом!
Сей грех и в тысячном колене проклят!» -
«И пса вы в дом забрали» - «Да, он здесь!
Но в христианский дом нельзя еврею!»
Уж дальше он не слушал. Злое слово
Его пронзило, точно горный ветер,
И он уткнулся в снег. Дитя тянулось
К нему во сне. И сам он засыпал.
Его баюкала метель-колдунья,
И не было уже вокруг снегов,
А выгретые летним солнцем дюны,
Где лёгкие носительницы жизни,
Как будто ветерки, порхали в травах,
Садились на лицо ему, и кто-то
Кому-то говорил: «Смотри, он спит!»
И растворилось всё. И он проснулся.
Ребенок обнимал его. Но снег
Обсыпал детское лицо. И снова
Раздался дальний голос: «Посмотри!
Ребёночек-то весь в снегу! Он мёртвый…»
Хозяин поутру проснулся рано.
«Гляди, жена! Еврей-то всё сидит» -
«Да, я уж раньше видела. Что, милый,
Сегодня праздник… Ишь, как он прижал
Свой узелочек к сердцу!» - «Что же делать,
Не уберется, если что не купим,
Проведал от людей, чего нам нужно!» -
«Ну что, давай попросим, пусть покажет!
Так что там у тебя, еврей?» - И оба,
Закутавшись, выходят на порог.
Но что это? Раскрытые глаза
Покрылись льдом. И страшно побледнели
Жена и муж, простерли к небу руки:
«О Господи! За что? Прости нас, грешных!» -
И трепеща они подходят к телу.
С ним рядом короб пуст. Вот расстегнули
Одежду на груди его – и ужас!
Их доченька, малютка Маргрет, Грета,
Замёрзшая, как он, на нем повила,
Ручонками обняв его за шею!
Как молния или укус гадючий
Жену и мужа поразила весть.
Снег не белей был бедного отца,
И ветер так не выл, как мать стенала:
«О наказанье! Не мороз, не буря –
Жестокость наша погубила Грету!
Зачем мы уступили предрассудку,
Зачем еврея не впустили в дом?»
Едва утихла буря, с хуторка
Явился вестник… Маленькая Грета
Гостила там, и, только зазвонили
Колокола, отважилась сама
Вернуться в дом, родителей поздравить.
Но вестник спрашивал не про неё:
Две девушки еврейские на хутор
Наведались из города в надежде
Там повстречать пропавшего отца.
Мертвец посажен был пред очагом.
Отец малютки, страшный сам, как труп,
Всё время дул на гаснувший огонь,
Вперяясь в головню… Быть может, тело
Оттает от огня. Тогда удастся
Предать его земле, чин чином, лёжа,
Скрестя ему, как подобает, руки.
Мать Маргрет, сидя на полу, стенала.
Отец не мог разжать девчурке руки,
Они сплелись вкруг шеи мертвеца.
- Она нам больше не принадлежит, -
Сказала мать. – В ней наше искупленье
За смерть еврея. Ты не разделяй их,
Не смей! Она падёт к ногам Господним,
Чтоб вымолить для нас с тобой прощенье,
Когда еврей пожалуется Богу
На то, как мы…