Дерек Уолкотт.
Омерос
Глава четвертая
ГЛАВА четвертая
1.
Север села занимает кампешевый лес, чья тень
была бы приятна, когда б не шипы. Дорога вся в валунах,
и кварцы блестят, как дождинки. А в оный день
деревья принадлежали имению. Мельница ветряная
крутилась над старою, как и она, деревней.
Котлы, перегонные кубы и мусор древний:
то ли руины, оставленные историей,
то ли история, почившая в этом соре.
От ветров морских стволы рыжину обретали.
Кактусы настороженно вверху торчали.
Филоктет прошел к своим ямсам, страшно хромая,
дрожа и, словно дитя, прижимая
к груди мотыгу. "Бе-е! Бе-е! Филоктет!" -
бурый баран, поспешая за ним, заблеял,
и миндали, как пламечки свеч, припали к земле.
Свечи... И мысль о смерти он возлелеял.
Карты Африки - листья ямса. Множество карт.
Как незнающий школьник между рядами парт,
как больной меж палатами, он ковылял между гряд.
Он чувствовал: руки его, как крапива, горят,
мозг - муравьиный базар, крабья клешня берет
его печень, полусверчок-полукрот
роет, сверлит ему рану, в ноге - электрический скат,
грудь - ледяной мешок, в жестяной ограде
ржавых зубов, как мангуст в засаде,
бьется безумный крик, на языке мозоли
натерлись о грубое небо. Он захрипел от боли.
Он видел синий дым от дворов, высокий бамбук,
склоненный под тяжестью гнезд, перо на шляпе священника.
"Когда мотыга научится резать дым, а петух
разинет зад и уронит яйцо -
только тогда Господь дарует нам отпущение!" -
богохульствовал он, закрыв руками лицо.
Тысячи стрел впились в гниющее мясо
незаживающей язвы. Сперва наточив о ладонь
свою мотыгу, он шел меж грядами ямса
и выдергивал корни и клубни, злобно топча их ногой.
Листья сморщивались, словно их опалил огонь.
"Что, сучье отродье, сладко вам без корней?" -
Он упал на груду ботвы и долго рыдал на ней.
Стебли точили соком, как сердце его тоской.
Стрекоза умывала лапки: "Резня? Я тут ни при чем!"
Повеяло свежестью. Мелкий мураш бегом
прополз по лицу. Он видел, как стриж морской
присел на ветку над вечным покоем бездны.
П.
Он чувствовал болью тела родное селенье, лес.
Внизу гудели машины. И стриж за ним наблюдал с небес,
потом закутался в пену облака и исчез.
Столько минут, сколько надо, чтоб капле с листка испариться,
Филоктет лежал на костях своей больной поясницы,
греясь о жар земли. Ветер менял границы
ватных материков. Он стал вспоминать слова
молитвы Господу о прощенье. О Боже, как пахнет Твоя трава!
И облака надо мной прекрасны, как острова!
Ему показалось, что где-то воинов строят в отряды.
Но это шумели мертвые ямсы, тряслись ограды,
качались пальмы и пастухи окликали стадо.
Я о тех, кто не хочет жить в больших городах,
любой победе предпочитая крах,
о тех, кто в глазах победителей прах.
И равна им в терпении старая лошадь разве:
она хвостом колотит по вешней грязи
и отгоняет мух, подступивших к язве.
Но если лошадь в страданье столь велика,
не больше ль ее человек? Филоктет шевельнул слегка
больной ногой - она, как губка, была мертва и легка.
Ш.
На белой террасе я ждал черногалстучного официанта,
который в такт дискотековой фонограмме,
льющейся из рупоров, шел враскачку, как по канату,
между шезлонгами, поднос над собой перехватывая руками.
Туристы на барбекю жарились, как на костре,
катаясь по пляжу. Официант все время
скользил по песку - на подошвах была резина -
и однако ни капли джина
не пролил на обгоревшие спины.
Как Лоуренс Сент-Люсийский, он проиграл сраженье
за место на берегу. А здесь ему доставалась уйма
рома, шампанского. Скромное положенье
официанта его не смущало. Он поставил поднос, отер
кубики льда от песчинок, лед покидал в бокалы,
выбил пробку и опрометью поскакал
на помощь туристке, что слишком долго искала
крючок на бюстгальтере. Он ей помог, приведя в исступленье
мужа - грозного шейха в махровой чалме.
Но Лоуренс тут же переключился на наблюденье
за побережьем: там, на песчаной кайме
меж прутьями проводов появилась пантера.
Откуда она? Или он не в своем уме?
Пантера приблизилась и оказалась
женщиной в полосатом платке, красивой без меры:
яхта входит в кильватер и расширяет зрачки.
Турист обратился к барменше: "Что там за дива?"
Барменша головой покачала: "Не выйдет, она ужасно горда" -
и вслед за этим лицо у девочки
стало как черная маска в вате. Она процедила:
"Это и есть Елена". Все зашептались: "Елена? Это... О да!"