Играл Шопена патефон,
и вздрагивал на каждой ноте.
Он был одной с Шопеном плоти,
и от тоски страдал как он.
Он из бороздок пыль долой
так выскребал проникновенно,
и представлял, что он Шопена
своею мучает иглой.
И погружаясь в забытьё,
он исполнялся высшей цели:
в любой царапине и щели
ему мерещился костёл.
Тут на него уселся шмель,
нарушив ход вселенской грусти.
Да как же только он посмел
касаться лапами искусствa?
Нет ему дела до игры,
и крестных мук души и тела;
Того, что Польска не сгинела,
хотя и киснет от хандры.