Безмолвна – будто с ниткой ртути под языком,
недвижна – будто со второй в ректальном проходе,
у воды, подернутой пожелтевшим листом,
- статуя, белизной зимней пагубы вроде.
После такого снега ничтожна и кисея
веков, и суета мгновений.
Вот что значит возврат на круги своя:
с тех пор на твоем лице черты погодных явлений,
как сгинул Пигмалион. Ты ныне вольно легка:
обнажать ли пупок, скрыть ли формы туманным платьем.
Будущее настало! Осколок от ледника
посреди «никогда», звучащего как проклятье.
А дальше - по распорядку богинь, тех, что рождены
в алебастровой пене. Щупающий взгляд слева
и справа терпя, показывать, как с изнаночной стороны
собственно и может выглядеть дева.
Galatea Encore (by Joseph Brodsky)
As though the mercury’s under its tongue, it won’t
talk. As though with the mercury in its sphincter,
immobile, by a leaf-coated pond
a statue stands white like a blight of winter.
After such snow, there is nothing indeed: the ins
and outs of centuries, pestered heather.
That’s what coming full circle means -
when your countenance starts to resemble weather,
when Pygmalion’s vanished. And you are free
to cloud your folds, to bare the navel.
Future at last! That is, bleached debris
of a glacier amid the five-lettered “never.”
Hence the routine of a goddess, nee
alabaster, that lets roving pupils gorge on
the heart of color and the temperature of the knee.
That’s what it looks like inside a virgin.