Думаешь, это любовь, дорогая? Это лишь полуночный рейс.
Нет лучше рек и долин, силой с рельефа срытых,
когда из купе за стенкой, задыхаясь: «перестань, Чейз»,
а в тех пароксизмах явно узнается твой ритм.
Мясо на крюк! Щеткой мосты на деснах,
то бишь табак, бездымный еще почище гвоздей!
Здесь телефон скулит, ибо не воспринят серьезно,
тогда как труды мартышки ведут к ужимкам людей.
Что же, залейся лаем – вот Клэнси, Фицгиббон, Миллер.
Написанье «облом» заботит разве собак и шрифт.
Все же можешь сказать себе, на отраженье в сортире
глядя и перед выходом с шумом воду спустив.
Тающий облик только жидкая мебель обрамит.
Не гоже оригиналу расти, когда уже воплощен
в портрет. Скудный багаж позади, знаешь, почти что равен
ждущему впереди. Отсюда и горизонт.
Seaward (by Joseph Brodsky)
Darling, you think it's love, it's just a midnight journey.
Best are the dales and rivers removed by force,
as from the next compartment throttles "Oh, stop it, Bernie,"
yet the rhythm of those paroxysms is exactly yours.
Hook to the meat! Brush to the red-brick dentures,
alias cigars, smokeless like a driven nail!
Here the works are fewer than monkey wrenches,
and the phones are whining, dwarfed by to-no-avail.
Bark, then, with joy at Clancy, Fitzgibbon, Miller.
Dogs and block letters care how misfortune spells.
Still, you can tell yourself in the john by the spat-at mirror,
slamming the flush and emerging with clean lapels.
Only the liquid furniture cradles the dwindling figure.
Man shouldn't grow in size once he's been portrayed.
Look: what's been left behind is about as meager
as what remains ahead. Hence the horizon's blade.