Миро точила извилина камушками букв в слово, собирать их надо бы, слова разные на вкус приятно-щелочные. И на тебе, вышел копролитом шершавым шерстяным слово Господне к Йехэзкэйлю. Куда говорит, смотришь первыми лучами солнечного шара, водоворотом пыли в песок на зубах скрипит. Говорит ты ли это шум. Уши избавь резко слово твое, ревниво сердце мое к тебе и детям твоим. Выбери меня, паству в пасти плугом запряг.
Не до исповеди сумрачной, не до ветра морского, выбери первым, кумиров жалко жечь, сиротами писание будит. Открой рот твой и съешь то, что не доел ты за мной, студень жирный бараний из верблюжьего вымя. Хлеб намажь сыром масляным и вот твой кумир с языками пламени и ногтями в рост твой, иди, скажи ему, что ты думаешь, кого любишь. Не люблю не кого только тебя ненавижу раз за разом шаг за шагом к пропасти ненависти нашей друг к другу. Ложил я на тебя стену вавилонскую, на которую блудовитая опорожнялась, не любишь ты меня, и финики мои с пальм Ицсаха не вкушаешь, только вино пальмовое пьешь до удари, а потом голым бегаешь, причинным местом трясешь на срам колену Израилеву.
В таких раздумья прошел еще один день изысканного, манерного Иоанна Богоборцевалюбова.