РАСКОЛотое ЭХО
Россия. Вторая половина XV1 в.
Предтеча
И заметили окрестные пастухи в году 1605,
как над селом Вельдеманово на восходе дня
разожглась черная звезда.
И пришли они ко двору Минова,
и поклонились новорожденному,
и сказали: «Будет он не Никита, а Никон».
И заплакала мать, и умерла от горя.
И заплакал отец, и сказал: «Да будет так».
И заметили окрестные пастухи в году 1620,
как над селом Григорово на закате дня
разожглась белая звезда.
И пришли они ко двору Петрова,
и поклонились новорожденному,
и сказали: «Да будет он не Авакум, а Аввакум».
И сходились и расходились на небе черная и белая звезды.
И закрыла черная звезда белую звезду.
.И рассыпалась черная звезда на много черных звезд.
И рассыпалась белая звезда на много белых звезд.
И окрасилось небо багряными зарницами.
И заплакали все.
ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ
Постичь умом минувшие века,
разворошив, не поднимая пыли,
пустое дело, если в них пока,
неотделимы небыли от были,
когда без пафоса и без прикрас
откроют в буковках судьбу и лица,
чтобы дошла до каждого из нас
История страница за страницей,
в которой нам предстанет человек,
воссозданный, как личность, по крупицам,
способной на паденье, на разбег,
как было в рамках стадной единицы.
В те рамки загоняют нас вожди,
рты затыкая властно и жестоко,
на все докуки – барственное « жди»
бунт не считая для себя уроком.
Давно пора бы Господу карать
тех, кто себе присвоил это право,:
себе подобных жечь и убивать,
корысти ради и всемирной славы.
От Бога жизнь и всяк живущий свят?
Ох, как хотелось бы в такое верить,
но с Каина восстал на брата брат,
едва ступив из отчей колыбели.
Ещё нелепей и сто крат страшней
та мать, которая отдавшись Вере,
суму тачает для своих детей,
благословив в распахнутые двери.
Не наше дело – Суд через века,
тем более Морозовой Федосье,
сажавшей сына есть из котелка,
за нищими обгладывая кости.
Не нам судить, срывая голоса,
за что и как угас ее Ванюша,
за то, как проклинала небеса
и у небес замаливала душу.
Что ОТМОЛИЛА? Ведомо лишь ей.
Свой крест несла без ропота, без стона,
за Грех и Славу окаянных дней
они достойны низкого поклона!
Выбор
Босыми ножками
в лед вмерзающая,
на дне преисподней,
глубоко копанной,
саму при жизни
себя отпевающая,
боярыня Морозова
Феодосья Прокопьевна.
Белая чайка
c побитыми крыльями
в черном квадрате
провала смердящего...
Над нею стрелец
день и ночь растопыренно,
как коршун, завис,
над добычей парящий.
*
- Ну, буде, боярыня, буде!
Всего-то делов три перста
на лоб положи и забудешь
проклятые эти места.
Сам царь за тобою прискачет,
на пир пол-Москвы созовет.
Всего три перста, а иначе –
назавтра ногами вперед.
-Я знаю, сердешный, я знаю.
Умру, но в последний разочек,
служивый, подай, умоляю,
хоть черствого хлеба кусочек...
- Ни, милая, сказано, ни
Не велено, слышь, не серчай.
С царями не балуй…Цари…
А против – пеняй не пеняй…
- Не велено? Экая горесть!
Присяга главней для души?!
А как же традиции, совесть?
Прикажут, и сдашь за гроши?
Нет, я на другую дорогу
ступила и час мой настал
в бельё облачиться и к Богу,
да Никон, что было, отнял.
Свой взгляд убери под папаху,
рубаху мою простирни.
Положено в чистом на плаху
отправится в судные дни.
Исподнее взял неумело,
растрескался лоб от морщин:
- Что ж, это святое дело,
я ж, барынька, христианин.
В поклоне земном преломился,
как лист на ветру трепетал,
на голую – перекрестился:
-Всё сделаю - тихо сказал.
Боярынька утром уснула,
как только забрезжил рассвет.
Душа её в небе мелькнула
голубкой меж звезд и комет.
Украсив темницу цветами,
две свечки стрелец запалил.
Нагнувшись, коснулся устами
в уста, что тайком полюбил.
Под сердце смертельное дуло,
простившись со светом уткнул.
Ой,Боже, как больно кольнуло,
Ох, только б свечей не задуло
ЭХОМ.
ОСЛУШАНИЕ
- Мамынька, мама, скажи,не таи ,
ну, где затерялся мой тятька?
- Кто ж его знает, в опальные дни
И он подевался, и дядька.
- Лес да деревня, а дышим тайком.
Лишь в песнях поется, что много
русских людей и в церквах перезвон.
Где к ним столбовая дорога ?
-Мы веру от скверны как есть бережём
и к новой тропинок не топчем.
Нам глухомань, что приветливый дом,
живем и на Бога не ропщем.
Русских людей обманули, сынок,
щепотью креститься заставив.
Кто супротив, покидали в острог,
кнутами да розгами справив.
Кто посмелей, разбрелись по лесам,
в которых нога не ступала.
Кто из костра вознеслись к небесам,
чтоб царская рать не достала...
-Мамынька, мама, смотри-ка, смотри:
какие-то люди, чужие.
Скрытно к деревне ручей перешли,
щепотью никак побожилисъ!..
-Свет ты мой, солнышко, слушай, сынок,
укройся листвою под дубом.
Я до людей побегу, видно срок
в костре полыхнуть нам над срубом.
Жди мужиков, как развеется дым,
Должны уж вернуться с охоты.
Остерегайся, не бегай босым,
не шастай один на болоты.
Свет ты мой солнышко, слезки утри:
ты у меня уж большой – пребольшой.
Ну-ка, на мамку свою посмотри!
Ну-ка, запомни… Как есть – молодой!
…………………………………………
Хлебнувшие лиха стрельцы содрогнулись
от вида шагающих в пекло упрямо
и тоненькой нотки, пронзающей душу,
со старого дуба:
-Куда же ты, мама?!!
ПРОЗРЕНИЕ
Аввакум.
- Кто? Кто тут? Монах?
Никак не разгляжу впотьмах...
Ты чей?
Посланник недругов, друзей?
Иди сюда, иди на лунный свет.
Никон.
-Да нет, меня и так по голосу
узнаешь за версту.
Но только, заполошный, не ори:
я скрытно тут.
- Тьфу, тьфу!..Антихрист!
Никишка Минов,
вельдемановский холуй,
из холуев подавшийся в цари!
- Да не ори, Аввакум, не ори.
Былое поросло быльем,
а тута ты да я, да мы вдвоем.
- Зачем пришел?
- Мириться.
- Мириться?!!!!!
Окстись!..И не погань мой слух.
Мириться...
Не по твоему ли наущенью
лебедушек моих как мух,
за Веру заживо сгноили.
Федосью, Евдокию и Марию...
Мириться...
когда сожженных в тысячах кострах
горячий пепел
день и ночь в сердца стучится!
А он пришел мириться…
Да чтоб тебе сквозь землю провалиться!
Антихрист! Тьфу!
- Ну и поган же твой язык, охолонись!
Да! Были мы в царях,
а ныне в кандалах,
в опале мы,
но прошагали полстраны,
чтобы друг другу поклониться,
не как церковные,
не как царевы служки,
как земляки.
В Макарии, поди,
хлебали из единой кружки
святую воду из святой реки!
И травы умножали наши силы:
душица, мята, лабазник…
- Ага!
И оправлялись за кустом в один нужник.
- Аввакум, не юродствуй, буде.
Лишь время нас с тобой рассудит,
когда и что, и как сказал.
Кого-то вознесет, кого забудет...
Я грамотки твои читал, они бессмертны.
Нет, не хулою на меня.
Смешны, поверь, места
о святости твоей.
Но, слово Русское
с листочков «Жития...»
красивей стало, звучнее, сочней.
Скажу по правде и другое:
сегодня по тебе, за книжицу сию,
скучает кол.
Но, заново ее откроют,
когда забудется Раскол.
А он забудется, Аввакум
И кто бы что ни говорил,
до хрипоты, до смертной драки,
но все идут, куда ведут цари!
Бывало,
восставала святость на богатство!
Богатство, вскоре, откупало Святость.
Из храма светлого
торгашеское братство
Христос изгнал
толпе на радость,
бросавшейся неистово на гроши
с низвергнутых лотков.
Картин не бывает горше,
чем скопище дураков.
Что нужно глупому стаду?
Пряник медовый и кнут.
Токмо давать не надо,
пряником вдаль ведут,
чтоб каждый стремился в голову,
в надежде, что это ему!
А там, получай кто с норовом,
ужо сыромятный кнут.
Придумать что-нибудь лучшее,
наверное, можно бы, но…
Но чтоб от свободы не вспучило,
другого, увы, не дано.
- Ох, как по полочкам-то разложил,
чтобы при жизни оправдаться!
Уж кто как верил, так и жил.
На Страшном-то суде
за все воздастся.
- Про пряник-то, Аввакум,ты не распознал.
И то, что он со временем черствеет.
Не ты ли тоже идолов топтал,
в которых на Руси веками верят?
И будут верить, взяв до кучи
Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Креститься будут, как научим.
Людишкам что?
Чтоб сытно, чтоб тепло, чтоб сухо.
- Поганая твоя наука!
А ну, верните-ка в стада быков,
и не юля, скажи-ка, ну-ка,
с кнутами ль ставить будут пастухов?
Вот то-то! С дудочкой и издаля.
Не надобно ль, бурёнки, на лужок…
Не надобно ль воды напиться?...
Еще покажет русская земля,
Что кровь людская не водица.
И не пристало холуям народ учить,
Когда и как креститься.
Вам нашей Веры с Правдой не убить!
Нам не в чем каяться
и не за что стыдиться.
В одном ты прав:
со мной, случись, сожгут и ,,Житиё”.
Благословляю, Никон, сохрани её.
(Отдает рукопись)
Теперь уйди,
мне надо
помолиться.