Я ночевал в мотеле у Е3.
Там в номере был запах мне знакомый
по азиатским экспозициям в музее:
на светлых стенах маски из Тибета и Японии.
Но сейчас не безликие маски
проступают сквозь белые стены забвенья,
чтобы что-то спросить, чтобы вновь задышать.
Я не сплю, наблюдаю борьбу,
череду их уходов и новых явлений.
Кто-то облик берет у другого взаймы, кто-то лица меняет
во мне глубоко, там внутри,
где забвенье и память свои продолжают торги.
Вот они проступают сквозь краску
на белой стене,
пропадают, являются вновь.
И какая-то есть в этом скорбь ,
но она так себя не зовет.
Добро пожаловать в аутентическую галерею!
Добро пожаловать на аутентичные галеры!
В эти аутентические сети!
Мальчишка-каратист, мужчину раз сразив ударом,
теперь в мечтах о быстрых барышах.
А эта дама покупает, покупает ,потом
бросает все в пасть пустоты,
которая ползет за ней хвостом.
Икс-господин не в состоянии покинуть свой этаж:
забор лунатиков чернеет
между ним
и горизонтом , постоянно совершающим вираж
А та, которая сбежала из Карелии,
которая умела хохотать …
теперь застыла и окаменела,
как статуя из Шумера.
Все, как тогда, когда мне было 10 лет,
я шел домой, в подъезде выключили свет,
но лифт был освещен, и поднимался он
из черной глубины как батискаф этаж за этажом,
а в это время эти,
воображаемые мною лица , теснились в клети.
Сейчас они не плод фантазии, они наличны.
Лежу распятым, словно перекресток.
Так много прибывающих из белого ничто.
Однажды мы друг к другу прикоснулись. Аутентично!
Длинный светлый коридор. Карболки запах.
Инвалидная коляска. Девочка –подросток
после аварии учится не плакать , а говорить.
Он под водой кричит, но
беспощадная морская масса вливается в него
сквозь нос и рот.
Голос в микрофон : «Скорость – власть!
Скорость- власть!
Играйте в игры! Тhe show must go on!»
В карьере движемся мы шаг за шагом
вне - игры,
на лицах маски, в горле песня-крик: «Я это, Я!»
Того, кто устраняется,
считают кучею тряпья!
Сказал один художник: я раньше был планетой
с плотной атмосферой,
там преломлялись солнечные стрелы в сиянье радуг,
день ото дня там бушевали грозы.
Теперь погас я, высох и раним.
Энергию ребенка потерял
и только две имею стороны:
озноб и жар
И не имею радуг.
Я в звукопроницаемом мотеле
и многие из звуков так хотели пройти сквозь стены,
но не смогли
их заглушили помехи белые забвенья.
Тонет в стенах безымянная мелодия.
Нерешительные стуки не желают быть услышанными словно
продолжительные вздохи
мои старые тирады ползают бездомно
Слушайте общественные механические самобичевания
вентиляции великий голос,
что в шесть сотен метрах под землею
лживым ветром продувает штольни
У нас глаза открыты широко… под колпаком.
И если нужно непременно объяснять -
то эта дрожь под нами означает,
что все мы на мосту…
Я часто неподвижным должен быть.
Я - в цирке ассистент метателя ножей!
Вопросы, что летят в меня, отбрасываю в гневе,
они со свистом возвращаются назад,
друг с другом не встречаясь,
их острия вбиваются вокруг меня ,
мой контур грубо очертя,
и остаются там, когда я это место покидаю.
Я должен часто добровольно сохранять молчанье.
Поскольку «слов последних» бесконечна череда ,
поскольку здравствуй и прощай…
поскольку нет различий меж сегодня и вчера…
Поскольку переполнили края изгои,
все тексты затопив собою.
Я ночевал в отеле для лунатиков,
где было много лиц убитых горем
иль сплюснутых судьбою
в скитаниях сквозь забытье
Они вдруг оживут, исчезнут, возвращаются назад,
мимо меня глядят,
желая быть у праведной иконы
Случается, но редко,
один из нас увидит того, другого:
мгновение и проявился человек,
на фотографии как будто, но яснее,
на заднем плане
некто, кто значительней его обычной тени.
Он стоит в полный рост у горы.
Но скорей, не гора, это домик улитки.
Но скорей, просто дом.
Нет, не дом, но там комнаты. Много.
Это очень нечетко, но так впечатляет.
Он из этого вырос, это в нем прорастает.
Его жизнь и его лабиринты.