Постулат (Коми-цикл)
У Алексея Ивановича всегда всё сходится. Если он сказал, что в кладовой осталось ровно сто килограммов гвоздей, то можете даже не проверять. Именно сто и ни одной штукой меньше. Спорить с ним бесполезно, убеждать в чём бы то ни было, скушно и мерзко.
Алексей Иваныч пустится в длинные рассуждения об истинах, учёте и персональной ответственности. Между делом блеснёт эрудицией, ткнув оппонента носом в postulatum в силу соображений принимаемый бездоказательно. Короче, фрукт!
Живёт Алексей Иваныч один, на отшибе. Не нужны человеку соседи, не нужно стадо. Поскольку он единственный является не стадным. Видимо к тому времени, когда ощутил он себя во времени и пространстве, все стада были заняты и маленький Алёша был отпущен на вольный выпас.
По выходным, когда всё народонаселение страны отложенного коммунизма, бухает горькую, ездит на дачу (бухать горькую) и тупо отдыхает у лесного озера (с горькой), Алексей Иванович, суровый и степенный, как его тезка из Трептов-парка, гуляет по набережной Камы. Плывут белые пароходы, белокрылые же чайки справляют нужду в волны великой реки помнящей Горького и Бажова, первохристиане с Закавказья предлагают страждущему народцу шашлык и водочку, ледяное пиво и вяленых таранек. Хорошо!
Тщательно выбрившись, Алексей Иванович растирает кремом после бритья шею, невольно задевает пальцем тот давнишний шрам, напоминание о бурной юности. Когда восемнадцатилетним пацаном, попал он в руки закона. Попал и присел на долгие восемь лет. Шрам, это память о тех ночных зоновских разбирушках, когда Лёшкиного семейника развели на бабки, грубо и беспредельно. Вступился Лёха, да и как не вступиться? Семья в зоне, это всё! Подогреют хавчиком, подкинут деньжат, табака, лекарство. Сегодня ты менжанёшься, а завтра тобой вся братва отрыгнёт.
Вот тогда Лёшку и порезал тот осетин. Обыкновенной мойкой так пластанул, что голова на плечах чудом удержалась. Долго боролся Алексей с «Костлявой» за жизнь. А висела она на миллиметре, которого не хватило бритвенной половинке до вожделенной артерии. И победил! Не мог не победить. С той поры прошло почти полвека, всяко складывалось. И ножом в пузо били, и из нагана стреляли, но шея была неприкосновенна. Снаряд в одно место два раза не бьёт. Тоже, кстати, постулат. Вот же запало словечко заморское. Алексей Иванович усмехнулся…
Долго и придирчиво выбирая продавца, Алексей Иванович присаживается-таки к старому знакомому Гаге за столик и заказывает пару кружек живого пива. Сегодня это Исетское. Тот же Гага в прошлый раз и уговорил:
- Попробуй Алексей-джан, я тебе не чурка, за мёд с сахаром впаривать не буду. У этого пива своеобразный вкус. Оно как бы бражкой припахивает, чем-то домашним, забытым.
Гага живёт в городке с той поры, когда его дедушка, привёз его папу в своих яйцах на берег полноводной Камы. Потому действительно не врёт. Смысла нет своих объ@ывать.
Плавно течёт Кама, и так же плавно текут мысли Алексея Ивановича. В понедельник кончается ревизия и нужно красиво завершить эпопею с тем спиртом. По сути, стрелка давно переведена на Алину. Девку уже крутят шестаки, но она молодая, отсидит и не пикнет. А тут надо о старости подумать, о достатке.
За всё про всё полагается Алексею Ивановичу пять мильёнов рубликов. Причём лягут они красивые на счёт так, что ни один комарик своего загребущего шланга не подточит. А ренты с них будет в самый раз на умные книги, пивко и безбедную жизнь в деревеньке у звенящей речки.
И опять господин Постулат! Почему Алексей уедет к речке, а Алина в Соликамскую «Девятку»? Да потому, что есть реально необходимое, осмысленное положение, которое должно быть исполнено и баста! Эх, Алина. Да хрен бы с тобой, дитятко. Сиди.
Алексей Иванович допил пиво, расплатился с гостеприимным Гагой и неспешно направился в сторону речного вокзала. Свежая газетка, сборник судоку и домой.
Уже проходя под кучерявыми тополями, что обороняют от торопыг хрупкий остановочный комплекс, наш герой услышал быстрые, почти бегущие шаги. Да мало ли на вокзале суетного, вечно куда-то опаздывающего народца?
Резкая боль стегнула его аккурат в то место, где белел тот давнишний шрамик от мойки. Он успел увидеть человека, его глаза. Белые и бешеные от содеянного, а ещё от … ярости?
Человек, мужик, конечно же, оскалился древней зоновской ухмылкой. Где зубы черны от чифиря, где веко на ползрачка, где фиксы и запах подгнившего ливера: - Привет тебе, старый пидер, от Алинки! Сдохни не больно, жаба…
Кровь с шипением, немыслимо толстой струей вырывалась из той самой «Carotid Artery», в просторечье именуемой, сонной. И Алексей Иванович засыпая, медленно, как осенний лист, опустился на горячий асфальт.
Кругом закипало маленькое озерцо из праздных соотечественников, отъезжающих и провожающих. Алексей Иванович тоже отъезжал. В луга вечной охоты, в тундру за морошкой, на стрелку с Петей-ключником.
Последняя мысль, что пронеслась в его темнеющем сознании, была о том злосчастном постулате. Который в силу своей очевидности, принимается, как аксиома. Но, должен быть произнесён веско и обоснованно…