помнишь то самое окно,
рядом с которым мы вечерами болтали,
бабушка ругалась,
а мы все искренне ее не понимали,
и зря,
за окном тогда мыши летали,
а я все не верила,
как это мыши и летают
и мне всего пять,
дети ведь совсем не понимают
тонкостей, которые когда-то придется понять,
и мне всего пять,
а ведь год назад было 4 года,
тогда не верилось,
что до 5 лет - года,
а не 2 и 3 лет
за окном балкона - летучие мыши,
а на голове моей черный берет,
что все отечески скрывал мою копну белых волос,
я тогда не верила, что жизнь всерьез,
а сводки новостей передавали
массу страшных трагедий,
взрослые по привычке на кухне им промывали косточки,
и затем курили в форточку,
не идя на балкон,
сводки никогда не шутили, но и не пугали,
они сыпали массой терминов,
которые непонятно для кого писали
и радовались, своему завуалированному способу подачи горя
стоя,
совсем на краю перед окном балкона,
я чаще слышала бабушкин крик
и щелчок оконного затвора,
а новости все клялись, что лиха не миновать,
и вот в один день летучие мыши не прекращали летать,
дедушка не вышел на них смотреть,
бабушка не стала кричать,
тогда я даже забыла надеть берет,
а сквозь мутные речи тех кинолент,
рыдали люди и кричали в пустоту,
они даже без звука показывали какую-то наготу
чувств и полные страдания, таяли друг у друга на руках
и в тот момент все во мне пробуждало страх,
но оборвалось все это внезапно и за просто так,
по телевизору начали передавать спорт,
а дедушка взяв беломор, вышел со мной на балкон,
он прижимал мою белую макушку к своему животу
и просто тихо сказал: "Курск - затонул",
и тогда ни летучие мыши, ни небо не могли меня завлечь,
моя детская память игралась,
в ней всплывала старых воспоминаний треть,
мои сны, детский сад, субмарина Курск
дедушка уже докурил, и в глазах его блекла грусть,
как тогда, когда мысли не давали ему уснуть,
он будто бы грустил по снам, которые не смог увидеть,
но сейчас его вид терзал,
будто бы сам он на дне погибнул,
он, наверное, что-то знал,
и не говорил, боясь испугать или оставить одну
и тогда, когда он замолк,
просто горечь окаменела в моем рту,
она всю ночь по-тихоньку таяла,
так,
как и Курск ночами долгими шел ко дну