Я лик Эрлика разглядел на дне,
где залегли, как топляки, таймени.
Приветливо он улыбнулся мне,
но был суров и страшен тем не менее.
В улыбке той оскал скалы блеснул,
и первозданной белизны вершины
в озерной глади обратили в нуль
шум города и гул твоей машины.
Я плыл мальком в бездонности небес,
я в глубине парил огромной птицей.
И перьями был отражённый лес,
и чешуёй –под ветерком водица.
И постигая, сколь велик Эрлик,
паря, я падал в пропасть его пасти,
и таяли дымы домов вдали
и отступали от меня напасти.
О, как же притягательна была
его великодушная улыбка!
Но нависала грозная скала,
но это равновесье было зыбко.
Из глубины, разинув пасть, таймень
готов был заглотить меня и небо
с твоей машиной, грязью деревень
на склонах. Я нырнул за ней бы,
той рыбиной в разломе том планеты
печально притаившейся, как «Шаттл»,
но падая в ту бездну шансов нет
назад вернуться. Мир вот этот шаткий
так крепко держит нас в своей горсти,-
и догрести крылом прогнившей лодки,
надежды нет. И сколько не грусти,
исчезнешь ты в той ненасытной глотке.
Спасибо всё же богу глубины,
за то, что разрешает наглядеться
на этот мир святой голубизны,
в котором можем мы ещё надеяться.