Здесь был настолько откровенен свет,
Что даже воздух состоял из света.
Здесь каждый возникающий предмет
Казался очертанием предмета.
Задумчивого моря колыбель,
Раскинув бирюзовую пеленку,
Качала задремавший Коктебель,
Как старая кормилица ребенка.
Ребенок спал. И, верно, видел сны,
Зажав волну, как кончик одеяла.
И, словно зубы, пробивались скалы
Из золотисто-розовой десны.
Здесь открывались странные миры,
Очерченные праведно и строго.
Здесь, откусив вершок Святой Горы,
Казались тучи бородою Бога.
Здесь остроносый профиль свой оскал
Выпячивал на фоне небосвода,
И сквозь края изрезаные скал
Ложилось солнце веером на воду.
Здесь было просто: море, лето, зной,
Порою превращающийся в пытку,
И вкус, как мне казалось, неземной
Холодного лимонного напитка.
Кусочки льда в стакане тяжело
Звенели, как подковы по брусчатке.
И пальцы, обхватившие стекло,
На гранях оставляли отпечатки.
Мне помнится еще нудистский пляж,
Сверкающий нагими телесами.
Да и на что какой-то камуфляж
Тому, кто породнился с небесами,
И с солнцем, и с дыханием воды,
И с тою изумительною ленью,
Что стережет каноны чистоты
Надежней, чем свирепая дуэнья.
Здесь самый мир, как херувим пригож,
С тобой сливался помыслом и телом,
И позолоту солнечную кож
Морская соль вылизывала белым.
Затем жара, почти сведя с ума,
В объятьях измотав невыносимо,
Спешила прочь, и наступала тьма,
Рябясь от звезд размером с апельсины.
Измученный, синел Хамелеон,
Купая в море каменные брови,
И комары, чье имя легион,
Нам становились братьями по крови.
Их поедали страсти изнутри,
И, подчиняясь вечному влеченью,
Они впивались стайкой в фонари
И словно шевелили их свеченье.
Котенком терлась черная волна
О парапета хмурое подножье,
И чешуей серебряной луна
Морское разбивала бездорожье,
Братаясь с отраженьем фонарей
Своею расплывающейся дланью.
И звезды с неба падали быстрей,
Чем я решался загадать желанье.