"Это тоже образ мирозданья,
Организм, сплетённый из лучей,
Битвы неоконченной пыланье,
Полыханье поднятых мечей."
"Последняя любовь", Николай Заболоцкий.
1.Кандык
Под кедрами теряются следы
под елями , на склоне, у воды
лиловые звездчатки кандыка,
как будто к нам проросшие века
дремучие, медвежьи, заповедные
певучими легендами небедные.
Быть может, то какой-нибудь даос,
нежнейшими чернилами занёс
в буддийский свиток эту чудо-песню,
и только одному ему известно-
басё ему напела его Муза
когда пчела гудит крылом хоммуза.
Поляны горной тот узор ковровый
куртинами калужниц раскадрован,
лиловее он елёй вдалеке
и быстрых отсветов в извилистой реке.
Его из войлока валяла Коог-ай,*
наверно, здесь и есть буддистский рай?
*Май - коог-ай, песь-ай. Кандычный месяц, роют клубни кандыка.
2.Водопад Корбу
Прижму ко лбу хрусталь текучий Корбу, заброшу за спину свою пустую торбу.
Блеснёт в ручье витом упругий хариус. То камешки ль на дне, глаза ли карие?
Сюда ещё вернусь, конечно, верится. Где в край скалы вцепился кустик вереска,
присяду, чтоб тобой налюбоваться бездонно –синее моё, голубоватое,
брильянтами сверкающее, как в колье, раз триста преломлённое, как в зеркале.
Вода гранёная, как бы карбункул - в горле, и в каждой капельке, как в объективе-горы.
Я пью. И я напиться не могу. Хочу остаться валуном на берегу,
чтоб обрасти здесь мхом, листом бадана, чтобы с природой слиться первозданной.
Вот этих жемчугов летучих градины, как будто бы упругий выброс рыбины.
Мы среди башен каменного града. Неужто ты и этому не рада?
Вода стоит перекидным мостом. И дело, видимо, уже совсем не в том,
что по нему – наивным я идальго, а в том, что веткой ивы манишь в даль.
Хрусталь воды удержит вес коня, так прочен он средь солнечного дня.
Въезжаем мы с тобой под своды замковые. Гудит орган. Да. Вот оно-то самое.
И струи встроенные трубами в алтарь поют нам фугу, как бывало встарь.
Шлейф водный стелется фатой невесты. Венчание. И свято это место.
Сквозь линзы брызг нечайные, обманные, ты кажешься мне рыжею шаманкою,
шампанской пеною из горлышка ручья, вся голая - и стать твоя русалочья
к тому располагает, чтобы скорее стать гибкой и увёртливой форелью…
Вслед за тобой нырну на глубину, чтоб плыть с тобою рядом дальше. Ну?
3.Остров любви
Не пора ли нам к маральникам,
что на Острове любви,
эти ели аморальны,
склон лозой ручья обвит.
Лепестками рододендрона
губы девы улыбаются
ты улыбки эти где брала,
может там, где сны сбываются?
Там где в бубны –колотушками.
Где рога в цветах – ветвистые.
Где за елями –кедрушками
манит дед – шаман монистами.
На его дохе мохнатой вы
оберегами- гремушками
ведьмами промеж сохатыми
с друганами да подружками.
Эти камни – виноградины,
словно грозди соком полные
за труды мои награда мне,
что я песни пел до полночи.
Здесь старатель золотишко мыл,
было дело то по молодости,
самородочки в ладошках мял,
словно рыжие я волосы.
Мне не нужно самородочков,
лучше я закину удочку,
я тебя поймаю , родненькая,
на крючок. И сядем в лодочку.
Будешь бить хвостом русалочьим,
в дыроватый жёлтый бубен
с моей статью юной стало чо
то известно только Будде.
Пахнет пестик рододендрона,
по ветру летит пыльца,
где пчела ты этот мёд брала?
Пью его с твово лица.
4.Эрлик
Я лик Эрлика разглядел на дне,
где залегли, как топляки, таймени.
Приветливо он улыбнулся мне,
но был суров и страшен тем не менее.
В улыбке той оскал скалы блеснул,
и первозданной белизны вершины
в озерной глади обратили в нуль
шум города и гул твоей машины.
Я плыл мальком в бездонности небес,
я в глубине парил огромной птицей.
И перьями был отражённый лес,
и чешуёй –под ветерком водица.
И постигая, сколь велик Эрлик,
паря, я падал в пропасть его пасти,
и таяли дымы домов вдали
и отступали от меня напасти.
О, как же притягательна была
его великодушная улыбка!
Но нависала грозная скала,
но это равновесье было зыбко.
Из глубины, разинув пасть, таймень
готов был заглотить меня и небо
с твоей машиной, грязью деревень
на склонах. Я нырнул за ней бы,
той рыбиной в разломе том планеты
печально притаившейся, как «Шаттл»,
но падая в ту бездну шансов нет
назад вернуться. Мир вот этот шаткий
так крепко держит нас в своей горсти,-
что догрести крылом прогнившей лодки
надежды нет. И сколько не грусти,
исчезнешь ты в той ненасытной глотке.
Спасибо всё же богу глубины,
за то, что разрешает наглядеться
на этот мир святой голубизны,
в котором можем мы ещё надеяться.
5.Алтын-кёль*
Смотрю Телецкое как будто телевизор,
в формате, разумеется, 3Д.
Мне солнце на просмотр выдаст визу
с пометкою: повсюду и везде.
По голышам вода зыбучей сеткой,
на валунах задиры перекатов,
кедр тянется к ручью дремучей веткой
чтобы на струнах струй сыграть стокатто.
Оркестр тайги. Готическим собором
вонзают пихты в склень макушки-шпили.
Бор невесомый тянет мессу хором
над водопадом в брызгах водной пыли.
На гору восхождение, как будто
в другую вдруг тональность перескок,
тропа уходит вверх, о весе брутто
забыв. И ты принцессою Укок
платок плато к причёске примеряя,
паришь над дальней горною грядой,
как будто бы у врат земного рая,
над чёрною зеркальною водой.
Я в глубине увидел самородок,
заброшенный туда невесть когда,
и волосы твои –и гребни лодок,
расчёсывают их. Течёт вода
расплавом золота струясь в волнах, доколь,
идёт долиной девица-ведунья,
чтобы у ног плескалось Алтын-кёль,
и расцветали склонами медунки.
*Алтын кёль-Золотое озеро
6. Дракон
Драконье озеро. Изгнивший остов лодки,
как будто бы скелет ихтиозавра.
Под перепончатым моим крылом палатки
мне нечего планировать назавтра.
Остановилось время. Я лечу,
планируя. Да, я в когтях дракона.
Подобен этот сон параличу.
Мерцает небо, как в углу икона.
Моя молитва жаркая, слаба,
и не слышна сквозь хриплое дыханье,
слышнее даже, как растёт колба,*
на склонах, словно мантра богдыхана.
Парит над миром каменный дракон,
Бьёт конь о склон неистовым копытом,
Пока еще не прерван этот сон.
Ещё кумыса чаша недопита.
Тону среди глубоководных звёзд,
которые мерцают, словно рыбины,
куда ж ты конь –дракон меня завёз,
в какие –растакие глуби – хлябины?
Очнусь. Я под крылом своей палатки.
И глазом мерклым уголья костра.
Скала, как бы драконьей кожи складки.
Ещё пока так долго до утра.
•Колба или черемша – таёжный чеснок.
Фото Лоры Симанович