Сказка ложь, а вне сказки порядок такой:
Царь, царевна, народец, народный герой:
Тот, который в царевну до колик влюблен,
Непременно приятен царю-бытотворцу,
Удивительно близок и понят народцем.
И по правилам жанра любого
Нужно, чтобы он был безголовый.
Добры молодцы собраны в царских покоях,
Тычет пальцем царевна: «Я вижу героя!
Вот он, вот он!»
Счастливчик на площадь доставлен
И торжественно обезглавлен.
Роет землю копытом безудержный конь,
Из кареты царевна махает платком,
Захмелевший народец чудесит -
Двоеперстием всадника крестит.
По долинам, по взгорьям, по весям
Скачет, скачет герой то туды, то сюды
И не надо ему ни еды, ни воды,
Ни покоя, ни шапки, ни крова,
Потому что герой безголовый.
Не нужна голова, чтоб геройствовать с жаром.
Век бы так…
Но, опять же, по правилам жанра
Появляется некто другой. Он, по-своему, тоже герой.
Героиня, вернее, такая краса: до землистого полу тугая коса,
Щеки макова цвета, чертятки в глазах.
И она на скаку остановит героя,
Деловито пришьет заржавевшей иглою
буйну голову. Вертит герой головой
Вправо, влево. Из уст вырывается: «Ой…»
Царство в полном упадке, царевна в прыщах,
Царь неделю в запое пастозен и чахл,
И народец (где пусто, где густо) поливает навозом капусту.
Вот герой произносит протяжное: «Нахххх…»
Загребает в охапку красу,
Поселяется где-то в лесу,
Чтобы песни горланить, лежать на печи,
Слушать ночью, как дождик по крыше стучит.
Есть на первое хлебушек, соль - на второе.
Обнимать за широкую спину красу,
Целовать её в губы, в тугую косу
И рожать безголовых героев.