Колесников Глеб.
Письмо.
В феврале 2013 года я пил кофе в недорогом кафе города Москвы. Расплатившись, я уже готов был уходить, как вдруг меня окликнул молодой официант. На одном из стульев, расставленных вокруг моего столика, лежал мятый конверт. Официант с рассеянной улыбкой протянул его мне, и мы молча разошлись. Думаю, читатель уже догадался, что он принадлежал не мне. В оправдание скажу, что руки сами потянулись к нему, не посоветовавшись с совестью. Я добрался до дома, поспешно закрыл деревянную дверь, и, включив настольную лампу, вскрыл конверт. В нем я обнаружил письмо, написанное изящным почерком. Содержимое показалось мне не столько глупым, сколько пугающим. Будучи человеком в здравом рассудке я не отнесся к нему всерьез. Однако, последующие события расставили все на свои места, поселив в моем сердце не выветриваемое чувство тревоги.
Вот, что было написано в письме.
Пепельно-оливковое небо просачивается в комнату сквозь немытое окно, прихватив с собой несколько фотонов солнечного света, тех, что не в силах подарить окружающим меня предметам форму, обрекая их тем самым на роль слипшихся во мраке силуэтов. Улицы и люди переживают последние дни поздней осени. По непонятным мне причинам, она задерживается, и вот-вот заставит нас преклонить перед ней свои головы, завернутые, точно конфеты, в выцветшие листья осины. За окном где-то неподалёку стоит автобусная остановка, временной банк, ежесекундно впитывающий в себя время, проведенное пассажиром в ожидании автобуса. Но в данной ситуации всё то, что находится за пределами комнаты, не имеет никакого значения.
По некоторым причинам, уже не первый день, как я лишён возможности пошевельнуться, даже пальцы, и те мне не подвластны. И всё бы ничего, но я не помню, закрыл ли комнатную дверь, или оставил её открытой. Думаю, моя недвижимость в первую очередь связана со сбоем той части мозга, которая отвечает за двигательные процессы, но что в таком случае послужило причиной этого сбоя? Что-то подсказывает мне, что это как-то связано с тем случаем, когда меня впервые испугали. Меня продолжают пугать и по сей день. Нет, мне никто не угрожает, не применяет насилия, мне даже никто ничего не говорит - за мной просто наблюдают сзади, я думаю, через дверную щель. Именно это и заставляет меня постоянно напрягать свою память, которая в свою очередь категорически отказывается от сотрудничества со мной.
Всё, что я знаю об этой комнате, это то, что в ней стоит деревянный стол, за которым я собственно и сижу, книжный шкаф с огромным количеством безымянных книг, и окно, мой единственный проводник в мир людей, машин и птиц, которые приклеились к металлической жердочке и заглядывают за мою спину с тех самых пор, как за мной начали наблюдать. Я даже пытался узнать правду, разглядывая отражение в зрачках пернатых, - это закончилось неудачей: я не смог увидеть в них ничего, кроме хлебных крошек. Ах, если бы они были сыты, но к чувству голода они привыкли так же, как я к наблюдению, и даже сейчас, мне кажется, что я слышу за спиной чьи-то осторожные шорохи. К несчастью, на моем столе нет ни одного предмета, которому свойственна способность к отражению: зеркала, кружки, бутылки. Одни только горы ненужных бумаг.
Дабы избежать подобной ситуации, я предлагаю вам всегда закрывать за собой двери, желательно на ключ, потому что звук провернутого ключа сохранится в памяти однозначно, либо просто держать на столе небольшое зеркальце, в котором будет видна дверь в комнату.
Что мне остается делать в таком случае? Сидеть недвижимым и ждать, пока меня не вынесут из комнаты вперед ногами? Нет, есть одна вещь, которая покидает человека только с приходом смерти, а при жизни скромно таится в черепной коробке. Речь идёт о фантазии, об этом необъятном мире невозможного, в котором слепой может увидеть на другом конце безграничного материка глухого, который услышал бег зрачков первого. Стоит только закрыть глаза, и я оказываюсь в одном из таких миров, но невозможно осознать понятие бесконечности, и вот, в моих фантазиях появляются дома с каменными стенами, сужающими пространство, реки с извилистыми берегами, которые делят сушу на маленькие части, рыбы, которые сбиваются в небольшие стаи, пренебрегая новыми знакомствами, и на предложения о дружбе они хором булькают: "Мм", - что на нашем, человеческом, означает "нет, мы боимся, что нас станет слишком много и мы осознаем бесконечность, большую как кит, которая съест нас вместе с планктоном, которому ни до кого нет дела".
Порой возникают сложности в связи с некоторыми этическими принципами, в результате чего логичнее разделить мир фантазии на несколько не связанных друг с другом мирков, так, чтобы моя женщина из первого мира не заподозрила о той, что из второго, и которая сейчас, наверное, спит, слегка похрапывая из-за проблем с носовой перегородкой. Её нос имеет своеобразную форму, но при этом не уродует её - я создал ей такой образ, чтобы он надежнее отложился в моей памяти, и тот случай, когда я забыл, как выглядит моя любимая из четвертого мира, будучи задержан во втором, больше не повторился.
Но всё меняется, когда приходит он, таинственный наблюдатель, тот, кто своим взглядом высасывает меня из мира фантазии и приковывает к стулу, изучая каждую складку на моём потрёпанном пиджаке.
Я написал это письмо на черном пергаменте белой краской в третьем мире с надеждой, что кто-то прочтет эти печальные строки, заинтересуется мной и обязательно найдёт там, где через немытое окно просачивается пепельно-оливковое небо и где воробьи, точно приклеенные, сидят на металлической жёрдочке и заглядывают в окно.
На этом письмо заканчивается.
Через несколько недель после этого случилось невероятное. Я ехал в метро в библиотеку имени Ленина. На одной из станций в вагон зашел пожилой мужчина очень маленького роста, еще десяток сантиметров, и его смело можно было заносить в разряд карликов. Морщинистая рука держала картину в неопрятной деревянной рамке. На картине был изображен мужчина в костюме, сидящий за письменным столом в слабоосвещенной комнате. Художник изобразил его сзади: спиной к действительности, лицом к окну, за которым на металлической жердочке теснилось несколько худощавых воробьев.
Спустя несколько секунд я понял все. Недвижимость автора письма обусловлена его закреплением на картине, и именно наши взгляды заставляют его чувствовать себя под наблюдением. Нет никакой двери - позади находимся мы с вами. Я обеспокоенно подсел к старику и начал расспрашивать его о том, откуда у него взялась эта картина и кто ее автор. Он что-то пробормотал на другом языке и второпях вышел из вагона. Я проехал свою станцию и не пошел в библиотеку. В голове появлялись вопросы. Может ли случившееся быть случайностью? Существую ли я на самом деле?
Если честно, в таких вопросах нет смысла - обычно их можно услышать в барах за соседними стойками из уст полупьяных мужчин, которые испытывают метафизические припадки, а может быть у них просто кончаются темы для разговора. Безусловно, я вынес для себя только один урок: я никогда не буду рисовать человека сзади, а если вдруг сильно приспичит, то воробьи на жердочке будут сытыми по горло.
12.05.2013