Эта женщина бледной тенью скользит через все исторические документы, связанные с Петром Великим: историки и писатели крайне редко дают себе труд вглядеться в нее. Супруга старшего сводного брата Петра, мать троих дочерей, одна из которых впоследствии стала русской императрицей, царица Прасковья Федоровна, урожденная Салтыкова, вообще-то заслуживает хотя бы отдельного очерка.
Нет. С удовольствием и мельчайшими подробностями пересказывают грязные дворцовые сплетни, упрекают в пристрастии к шутам и карлицам, попрекают необразованностью. Но все это так, между делом, чтобы подчеркнуть значимость других исторических фигур. А ведь после любимой родной сестры Натальи Петр Алексеевич больше всего привечал именно свою невестку, рано овдовевшую царицу Прасковью.
Значит, были причины, искать которые элементарно не хочется, проще пересказывать заплесневевшие от времени анекдоты. Прасковья представляется нам такою же безличною тенью, какою до сих пор остаются в истории Петра большая часть его сподвижников и сподвижниц.
Осветим поярче хотя бы одну из них.
По мере того как рос и мужал царь Петр правительница царевна Софья в тайных советах с князем Василием Голицыным тщательно обдумывала план удержания за собой господства над братьями и власти над Россией. От насильственной расправы с «братцем Петрушей» царевну благоразумно удерживал фаворит, который, собственно, и предложил «оригинальное» решение вопроса: женить «братца Ивана» и объявить законными наследниками престола потомство от этого брака.
Греческий историк Феодози писал, что князь Голицын советовал Софье:
«Царя Иоанна женить, и когда он сына получит, кой натурально имеет быть наследником отца своего, то не трудно сделаться может, что Петр принужден будет принять чин монашеский, а она, Софья, опять за малолетством сына Иоаннова, пребудет в том же достоинстве, которое она желает…»
По обычаю священной старины, в царские терема свезли дочерей высшей московской аристократии. Засуетились их родители, закипели страсти придворных честолюбцев. Нужды не было, что состояние здоровья царя Ивана оставляло желать лучшего: для брачной жизни медики признавали его вполне годным.
В толпе юных боярышень взгляд Ивана остановился на круглолицей, полной, свежей брюнетке - Прасковье Салтыковой. Внешность её один из современников описывает так: «невеста Ивана была высока, стройна, полна; длинные волосы густыми косами ниспадали на круглые плечи; круглый подбородок, ямки на щеках, косички, красиво завитые на невысоком лбу — все это представляло личность интересную, веселую и очень миловидную».
Двадцатилетняя Прасковья, без дальнейших испытаний, наречена была невестой восемнадцатилетнего царя Ивана. Есть сведения о том, что невеста горько рыдала и кричала, что лучше умрет, нежели выйдет за царя Ивана, но верится в это чуждо: воспитанной в старорусских обычаях боярышне в голову не могло прийти перечить воле родителей и царскому выбору; к тому же этот брак возвышал ее родителей, родных и, наконец, высоко ставил ее самую над остальными боярынями и боярышнями.
Так рушится первая легенда о том, что Прасковья Салтыкова стала царицей вопреки собственному желанию и замужество было для нее постылым. Сколько боярышень ничего не пожалели бы, чтобы оказаться в таком же «постылом» браке!
8 января 1684 года, накануне венчания, был у царя стол для бояр, боярынь, родственников отца и невесты. Иван с Прасковьей сидели за особым столом. Царский духовник, протопоп, благословив жениха и невесту, велели им поцеловаться, а бояре и боярыни поднялись с поздравлениями; после стола невеста отпущена домой, и гости разъехались.
9 января 1684 года патриарх Иоаким совершил обряд венчания в соборной церкви. Звон был в большой новый колокол, а с пришествия государя в собор — во все колокола, и не умолкал до молебна. После венчания и свадебного стола именитые гости, проведя царя и царицу в опочивальню, уселись за стол, выжидая час боевой, когда дружка принесет весть, что у царя доброе совершилось.
«А на утро следующего дня, как велось это обыкновенно, царю и царице готовили мыльни разные, и ходил царь в мыльню, и по выходе из нее возлагали на него сорочку и порты, и платье иное, а прежнюю сорочку велено было сохранять постельничему. А как царица пошла в мыльню и с нею ближние жены, и осматривали ее сорочку, а осмотря сорочку, показали сродственным женам немногим для того, что ее девство в целости совершилось, и те сорочки, царскую и царицыну, и простыни, собрав вместе, сохраняли в тайное место…»
И при таком ясном и четком документе историки и писатели будущего исхитрились накрутить едва ли не «мягкое порно». Якобы царь Иоанн к исполнению супружеских обязанностей приступить никогда так и не сподобился, и в первую брачную ночь его место занял… сидите крепче! – одиннадцатилетний царь Пётр, бывший дружкой на свадьбе и патрулировавший в коридоре, оберегая покой новобрачных.
Не беда, что Петра на эту свадьбу вообще не звали, не беда, что царевна Софья и близко не подпустила бы ненавистного сводного братца к брачным покоям, нет нужды, что ребенок лихо исполнил мужское дело в фактически экстремальных условиях: этажом ниже гости ждали «часа боевого», всюду шастали вездесущие сенные девки, а настоящий дружка должен был все углядеть и доложить…
Воистину, фантазия исторических писателей, особенно современных и особенно женщин не знает границ! Очень отличается в этом плане Елена Арсеньева – у нее что ни новелла – то клубничное лукошко. И так убедительно, будто сама со свечкой у всех постелей постояла.
Но в данном случае вышел совершеннейший конфуз: имеется неоспоримый исторический документ, где все, как сказали бы теперь, запротоколировано, а малолетнего Петра и близко не видно. Даже недоброжелатели Милославских из Нарышкиных такого выдумать не смогли, а официальные историки хоть и нехотя, но признавали, что «…нет причины думать, чтоб все эти формальности не были выполнены, притом выполнены удовлетворительно».
А попробуй сочини какую-нибудь сказку: родня новой царицы за Можай загонит. Родня же была обширная: Салтыковы принадлежали к древнейшим и именитейшим фамилиям - происхождение Салтыковых восходило к XIII веку. Они рано стали играть весьма важные роли на политическом, военном и гражданском поприщах; многие из них были самыми доверенными и приближенными лицами московских государей, начиная с Великого князя Василия Ивановича Третьего.
Шесть Салтыковых были боярами и занимали важные должности при дворе царей Ивана и Петра; один из них убит по ошибке стрельцами 15 мая 1682 года, и пятнадцать из членов этой фамилии владели в то время в России большими населенными имениями. Родная сестра царицы - Анастасия - вышла впоследствии замуж за знаменитого князя-кесаря Федора Юрьевича Ромодановского, оказавшимся нежнейшим и добрейшим супругом. А с князем-кесарем шутить охотников находилось мало.
С выходом замуж жизнь Прасковьи пошла обычной колеей: вместе с державным супругом она выполняла церковные требы, не пропускала ни одной службы, посещала монастыри, делала вклады, участвовала в крестных ходах, раздавала милостыню нищей братии и колодникам. Жили царь и царица в особых теремах в Кремле, выстроенных уже при царевне Софии Алексеевне.
Делами царица, подобно боярыням, не занималась – только своим «женским» делом, пересматривала полотна, скатерти и другие вещи, доставляемые из слобод, работавших на дворец; заведовала рукоделиями своих мастериц в светлицах, где производились всякие работы, даже шились куклы царским детям. Нередко и сама царица вышивала золотом и шелками в церкви и монастыре, изготовляла некоторые предметы из платья себе, государю и детям: ожерелья, воротники, сорочки, полотенца.
И, разумеется, ждала прибавления семейства. Но беременность все не наступала, несмотря на страстные молитвы обоих супругов. И опять историки и писатели будут винить Ивана в физической немочи, хотя мало ли сыщется супружеских пар, которые обзаводятся детьми уже после нескольких лет размеренной семейной жизни?
Жила царица с мужем, по обычаю, в разных покоях порознь.
«И на праздники господские, и в воскресные дни, и в посты, — повествует историк семнадцатого века, - царь и царица опочивают в покоях порознь; а когда случится быти опочивать им вместе, и в то время царь посылает по царицу, велит быть к себе спать или сам к ней похочет быть. А которую ночь опочивают вместе, и на утро ходят в мыльню порознь и ко кресту не приходят, понеже поставлено то в нечистоту и в грех…»
Нет сомнения, что все это выполняли царь и царица, — но детей не было… Прошло пять лет брачной жизни, и во все это время только раз мелькнула у Прасковьи мысль, что она беременна: сама она потом рассказывала:
- При царе Иване пучило у меня живот с год и я чаяла себя весь год брюхата, да так и изошло…
Однако ж в конце 1688 года для всего двора сделалось известно, что царица Прасковья «очреватела». Царь был счастлив, довольна была Софья; негодовали одни родные и мать Петра, видевшие в этой беременности следствие интриг и козней правительницы. Ребенок-де появился вовсе не от царя, а невесть от кого.
Полвека спустя появились и сведения, от кого именно: от царского спальника Василия Юшкова. Все бывает, конечно, только Юшков появился при дворе царицы Прасковьи, когда она уже овдовела, родив одну за другой пятерых дочерей, две из которых, к великой печали родителей, скончались в младенчестве.
21 марта 1689 года, через три месяца после свадьбы шестнадцатилетнего Петра, в четверг ночью, царица Прасковья разрешилась от бремени — дочерью, крещеной позже Марией. Рано утром благовест Успенского колокола возвестил Москве о приращении царственного семейства; власти съехались, пришел царь — и патриарх отслужил молебен.
С этого времени не проходило почти года, чтоб царица Прасковья не радовала мужа рождением очередной дочери. 4 июня 1690 года родилась другая царевна - Федосья;
29 октября 1691 года – Екатерина, 28 января 1693 года - Анна; в следующем 1694 году, 24 сентября, царица разрешилась последнею дочерью: то была царевна Прасковья.
Супруги никогда не играли никакой роли в управлении Россией. За Иваном оставался только один титул; имя его упоминалось во всех актах государственных; он имел свой двор, своих царедворцев, являлся народу в торжественных случаях в полном царском облачении, наконец, участвовал в торжественных приемах послов либо в церковных празднествах.
План Софьи – стать регентшей при племяннике провалился за отсутствием такового, сама она оказалась в монастырском заключении, а царь Иван в 1696 году сильно простудился на Крещенских праздниках, но вместо того, чтобы соблюдать постельный режим, через день отстоял долгую панихиду по царице Наталье Кирилловне. Через три дня его уже не стало: он умер скоропостижно 29 января 1696 года.
Прасковья осталась вдовой с тремя малютками, но особых печалей и забот ей не выпало. Царь-деверь оказывал невестке почет и уважение, выполнял ее просьбы; для управления хозяйством и для удовлетворения ее нужд отдал в полное распоряжение Василия Алексеевича Юшкова (вот он когда появился подле царицы!) и предоставил выбрать место жительства.
Невестка выбрала своею резиденциею село Измайлово. Еще при царе Федоре там был переделан дворец, построены и исправлены разные служебные и хозяйственные здания и по углам двора около царских хором поставлены четыре каменные башни.
Петр, водворявший порядок в дворцовом хозяйстве, расстроенном при Софье, благодаря бесцеремонному обращению членов царской семьи с казной, назначил всем им, и в том числе Прасковье Федоровне, известный оклад содержания деньгами и запасами.
Кроме царского оклада, царица Прасковья Федоровна получала еще доходы со своих вотчин деньгами и запасами. Вотчины эти находились в разных волостях Новгородского, Псковского и Копорского уездов, также на Ставропольской сотне, так что во владении ее находилось 2477 посадских и крестьянских дворов.
Помимо всей челяди царица, удовлетворяя своему личному вкусу, усвоенному с детства, окружала себя целой толпой дармоедов: нищие богомольцы и богомолицы, ханжи, гадальщицы, всякие калеки, уроды, до того скромно проживавшие в подклетях ее Кремлевских хором и являвшиеся только по зову, теперь свободно разгуливали по Измайловскому дворцу в своих грязных изодранных рубищах, выставляя напоказ свои увечья и раны, гнусливо тянули свои песни, плясали, проделывали разные шутки. Только при посещении Петра, не терпевшего этих остатков старины, они прятались в дальние чуланы. Число их было так велико, что Татищев, не раз лично посещавший Прасковью Федоровну, говорит, что двор царицы от набожности был госпиталь для уродов, юродов, ханжей и шалунов.
Из них наибольшим уважением царицы пользовался полупомешанный подьячий Тимофей Архипович, выдававший себя за святого и пророка. Некогда он занимался иконописанием, но потом бросил, стал «юродствовать миру» — и прожил при дворе Прасковьи Федоровны 28 лет.
За царевнами ухаживало множество мамушек и нянек; они гуляли с ними в тенистых садах, посещали хозяйственные заведения, стеклянный завод, славный своими изделиями; молились по церквам, забавлялись на прудах, которых насчитывалось до двадцати. Царевны пускали туда щук и стерлядей с золотыми сережками и сзывали рыбу на корм по колокольчику. Подрастая, они привыкали в теремах своих к шитью и вышиванию шелком и золотом, но рукоделье не далось им; по крайней мере, нет известий, чтоб какая-нибудь из трех сестер сделалась искусницей в этом деле.
Казни стрельцов и грозная опала, поразившая царских сестер в октябре 1698 года, сделали царицу осторожною в отношении к петровским реформам; не отрешаясь вполне от святой для нее старины, она в то же время делала ряд уступок требованиям нового времени, и делала это не по принуждению, а единственно из желания сохранить расположение монарха. Царица-помещица весьма радушно принимает иноземцев.
«За послом, — описывает этот визит его секретарь, — следовали музыканты, чтобы гармоническую мелодию своих инструментов соединить с тихим шелестом ветра, который медленно стекает с вершины деревьев. Царицы, царевич и незамужние царевны, желая немного оживить свою спокойную жизнь, которую ведут они в этом волшебном убежище, часто выходят на прогулку в рощу и любят гулять по тропинкам, где терновник распустил свои коварные ветви. Случилось, что августейшие особы гуляли, когда вдруг до их слуха долетели приятные звуки труб и флейт; они остановились, хотя возвращались уже во дворец. Музыканты, видя, что их слушают, стали играть еще приятнее. Особы царской крови, с четверть часа слушая симфонию, похвалили искусство всех артистов».
Между тем подрастали дочери царицы Прасковьи. Первоначальное обучение их, вероятно, было вверено одной из так называемых дворцовых «учительниц» или мастериц, на обязанности которых лежало преподавание грамоты малолетним царевнам по «царскому букварю» (специальному роскошному изданию с картинками). Букварь этот перечитывался столько раз, что царевны выучили его наизусть.
В чем вообще состояло их обучение? Изучение русского языка заключалось в чтении и письме (будущее показало, что царевны в сем занятии мало преуспели). Далее полагалось чтение Библии и Нового завета – уроки, на которых ученицы откровенно дремали. Сообщались также кое-какие сведения из истории и географии - в крайне извращенном и отрывочном виде. Одно несомненно, что они воспитывались в «страхе», так как строгость и розга считались первейшими педагогическими средствами.
Но время диктовало свои правила, поэтому в качестве учителя немецкого языка и гувернера при царевнах оказался заезжий немец Иоган-Христофор-Дитрих Остерман, бездарный, ни к чему не способный – в отличие от младшего брата, занявшего впоследствии едва ли не самый высокий пост в государстве.
«Старший Остерман, — так отзывались люди, близко знавшие его, — был величайший глупец, что не мешало ему, однако, считать себя человеком с большими способностями, вследствие чего он всегда говорил загадками. Жил он очень уединенно и не пользовался уважением».
Насколько в нем было педагогических способностей — Прасковья не могла знать; а Петр, не успевавший приглядеть за обучением собственного сына, не имел времени полюбопытствовать о воспитании племянниц. При них был немец — мать и дядя, а более всего сам наставник, были спокойны и довольны. Очень, кстати, характерно для Петра: главное – ярко размалеванный «иностранный» фасад, а за ним – все та же российская тьма.
Но, кроме немца, для полного развития дочерей необходим был француз, и царица позаботилась принять в 1703 году француза Стефана Рамбурха, чтобы он всех трех царевен «танцу учил и показывал зачало и основание языка французского». Новый наставник, как видно из собственноручных его писем, знал французский язык довольно плохо, но это не мешало ему обучать царевен в течение пяти лет, до 1708 года. То же было и с танцами, в результате три девицы так и не постигли ни французского языка, ни танцевального искусства.
Так что вряд ли они радовали дядюшку своими успехами, но их маменька умела ему угодить в другом: была к нему предупредительна, во многом делала уступки, и Петр снисходил к ее предрассудкам. В глазах Петра невестка его имела уже ту заслугу, что держалась вдали от его крамольных сестер и опостылевшей жены и была близка к его родной и всегда любимой сестре, добродушной и веселой царевне Наталье.
Петр даже поручил иностранному живописцу де Бруину написать портреты трех своих племянниц. Портреты, к сожалению, не сохранились, зато осталось описание царицы и её дочерей:
«Она была довольно дородна, что, впрочем, нисколько не безобразило её, потому что она имела очень стройный стан. Можно даже сказать, что она была красива, добродушна от природы и обращения чрезвычайно привлекательного. Ей около тридцати лет. По всему этому её очень уважает его величество царевич Алексей Петрович, часто посещает её и трех молодых княжен, дочерей её, из коих старшая, Екатерина Ивановна, — двенадцати лет, вторая, Анна Ивановна,— десяти и младшая, Прасковья Ивановна, — восьми лет. Все они прекрасно сложены. Средняя белокура, имеет цвет лица чрезвычайно нежный и белый, остальные две — красивые смуглянки. Младшая отличалась особенною природною живостью, а все три вообще обходительностью и приветливостью очаровательною. Любезности, которые оказывали мне при этом дворе в продолжение всего времени, когда я работал там портреты, были необыкновенны. Каждое утро меня непременно угощали разными напитками и другими освежительными, часто также оставляли обедать, причем всегда подавалась и говядина, и рыба, несмотря на то что это было в великий пост, — внимательность, которой я изумлялся. В продолжение дня подавалось мне вдоволь вино и пиво. Одним словом, я не думаю, чтобы на свете был другой такой двор, как этот, в котором бы с частным человеком обращались с такой благосклонностью, о которой на всю жизнь мою сохраню я глубокую признательность».
Из угождения государю решилась царица Прасковья променять свое привольное Измайлово на неизвестный и для нее Петербург. Впрочем, почти все царское семейство разом подымалось на переселение. 22 марта 1708 года бесконечные вереницы колымаг, повозок и подвод с царицами, царевнами, боярами и боярынями, с громадной прислугой и обозами с вещами потянулись в Петербург по дороге, едва проложенной. Ехала тут царица Марфа Матвеевна вдова царя Федора, сестры Петра: царевны Наталья, Марья и Федосья; князь Федор Юрьевич Ромодановский, Иван Иванович Бутурлин и множество именитейших сановников. Конец путешествия совершен был водою из угождения царю, страстному любителю таких путешествий.
20 апреля 1708 года в Шлиссельбурге бесконечная флотилия встречена была державным хозяином.
- Я приучаю мою семью к воде, — говорил царь Петр Апраксину — чтоб не боялись впредь моря, и чтоб понравилось им положение Петербурга, окруженного водой. Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на воде.
С царем не больно-то поспоришь…
Прасковье с дочерьми отведен был дом в полную ее собственность, едва ли не ее же людьми выстроенный на Петербургской стороне, недалеко от крепости, вверх по Неве, близ Петровского домика. На этом берегу жил государь; недалеко был деревянный дом князя Меншикова, с виду похожий на церковь, мазанковые дома других знатных лиц русских и иноземцев. Перед окнами царицвного дома текла роскошная Нева, покрытая сотнями стругов из Ладоги, Новгорода и других городов с товарами и съестными припасами…
Милое Измайлово, где ты?
Город и его жалкие окрестности были опустошаемы пожарами, моровою язвою, наконец, голодом, так как за неустройством путей сообщения подвоз провианта был крайне затруднителен, и цены на все стояли непомерные. Волки забегали в дома, скот падал, люди, опухшие от голода и холода, мерли до такой степени, что в городских домах да в избах окрестных деревень оставалось в живых не более двух-трех душ.
Прасковье нелегко было содержать большую дворню трудно подвозимыми припасами; пожары да наводнения пугали ее немало, и нет сомнения, воспоминание о дорогом Измайлове не раз отравляло для нее петербургские удовольствия. Тем не менее, должно было покоряться необходимости: царица находилась в прямой зависимости от государя; ей дорога была его милость — и тем дороже, что надо было пристраивать подраставших дочерей.
Судьбу своих царевен Прасковья благоразумно предоставила Петру, а тот распоряжался племянницами сообразно с планами своей политики. Желания и нежелания царевен не могли входить в расчет ни матушки, ни дядюшки: первая взросла в сознании необходимости невольного брака, а последний, хотя и освободил царевен от тюремного заточения, но настолько, чтоб они не выходили из-под его власти и предоставляли ему распоряжаться их жизнью.
Первой замуж была выдана средняя сестра - царевна Анна. Ее руки попросил молодой герцог Курляндский Фридрих-Вильгельм, племянник короля Прусского. Герцог-то, возможно, предпочел бы более привлекательную внешне Екатерину, но у могущественного дядюшки были на сей счет свои планы. В июле 1710 года был подписан брачный договор, а в августе жених лично прибыл в Санкт-Петербург.
Государь принял его с необыкновенным радушием: развлекал будущего родственника то фейерверками, то пальбой, то катаньем в обществе дам, то просто гулянками, на которых спиртное лилось рекой. Надо сказать, герцог довольно быстро вписался в жизнь русского двора. А уж свадьба стала веским предлогом для нескончаемого ряда празднеств и на земле, и на воде – сутками напролет.
31 октября 1710 года Анна Иоанновна в белой бархатной робе, с золотыми городками и длинной мантией из красного бархата, подбитой горностаем, с короной на голове обвенчалась с герцогом, тоже пышно обряженным в белый, затканный золотом кафтан.
После венчания был пышный пир, затем – бал во вкусе Петра: с трубками, пивом, водкой, штрафными кубками, который прекратился только в третьем часу пополуночи, чтобы возобновиться на следующий день. Но на сей раз по домам разъехались ранее, и герцог с молодой опочили, наконец, в своем доме.
Брачная жизнь Анны Ивановны продолжалась два с небольшим месяца. В январе 1711 года она отправилась, наконец, с мужем в Митаву, но 9 числа, в сорока верстах от Петербурга, молодой герцог скончался. На основании некоторых известий, он умер от… похмелья после непомерного потребления крепких напитков за два с лишним месяца.
Смерть мужа никак не повлияла на судьбу Анны: по приказанию дядюшки она поселилась в Митаве. Из письма Петра Сенату от 16 апреля 1712 года видно, что он думал водворить там все семейство покойного брата.
«Понеже невестка наша, - писал Петр, - царица Прасковья Федоровна с детьми своими в скором времени поедет отселе в Курляндию и будет там жить; а понеже у них людей мало, для того отпустите к ним Михайлу Салтыкова с женою, и чтоб он ехал с Москвы прямо в Ригу, не мешкав».
От этой участи царице Прасковье, женщине очень и очень неглупой, удалось как-то уклониться. Сначала она отговорилась необходимостью присутствовать на свадьбе самого Петра с Екатериной Алексеевной, где была посаженною матерью. Потом отпросилась у деверя пожить какое-то время в любезном ее сердцу Измайлове. Поскольку сам Петр в это время преимущественно пребывал в разъездах, затею с переселением царицы Прасковьи Федоровны с дочерьми в Митаву оставили.
Но все равно пришлось со временем вернуться в Санкт-Петербург: встал вопрос о браке старшей дочери и любимицы Царицы Прасковьи Екатерины.
Маленькая, преждевременно располневшая до чрезмерности, черноглазая, с черною косою, белолицая - она не была красавицей; но зато обращала на себя всеобщее внимание непомерною болтливостью, громким смехом, беззаботностью и особенною способностью говорить все, что только взбредет в ее ветреную голову.
На ассамблеях и всякого рода пиршествах «свет-Катюшка» танцевала гораздо больше, нежели ее хворые и скучные сестры; вертелась, хохотала, болтала, вызывала и отвечала на шутки впопад и невпопад.
«Катерина Ивановна, - отмечает в своем дневнике камер-юнкер Берхгольц, - женщина чрезвычайно веселая. Она постоянно говорит все, что только придет ей в голову, и потому зачастую выходят преуморительные вещи».
Катерина была утехой, другом, поверенным всех тайн матери. Царица нередко через нее обращалась со своими просьбами к государю, через нее заискивала в новой государыне...
Но старшая дочь Прасковьи давно была в летах. Ей минуло 24 года, когда венценосный дядя решился, наконец, пристроить племянницу. За женихами дело не стало. В январе 1716 года явился к Петру посол герцога Мекленбургского. Посол явил грамоту, в которой герцог в самых выспренних выражениях просил руки одной из царевен, царских племянниц. Государь решил выдать царевну Катерину; брак этот входил в черту его политических планов и соображений.
Герцог принял это решение философски:
- Что делать! Судьба назначила мне эту Катерину; надобно быть довольным; она, по крайней мере, любимица царицы.
«Свет-Катюшка» действительно была отрадой и утешением царицы Прасковьи. Она была старшею ее дочерью и с малых лет пользовалась материнскими ласками и самою теплою привязанностью. Катерина не была особенно образованна: окруженная немцами-гувернерами, она не выучилась даже свободно говорить по-немецки и впоследствии только понимала этот язык, но изъяснялась на нем неохотно и невнятно. Но в отличие от угрюмой и замкнутой Анны и вечно хворой, некрасивой и туповатой от рождения Прасковьи, Катерина всегда была весела, общительна и, несмотря на излишнюю полноту, почти хорошенькая.
«Катюшка, свет мои, здравствуи... прибуди на табою миласть божия и пресветые Богородицы миласердие... А большая мне печаль а тебе... письмы твои Катюшка чту и всегда плачу на их смотря... При сем буть натобою мае и отцово благословение. Писавый мать ваша царица Прасковья» - обычное письмо царицы своей любимице.
Между тем, в Санкт-Петербурге был заключен брачный контракт, причем согласно ему принцесса оставалась православною. На случай своей смерти герцог обязывался закрепить за женою замок Гистров с 25 тысячами ефимков ежегодного содержания. Дядюшка же обязался дать за племянницей двести тысяч рублей и отобрать у шведов город Висмар, испокон веков принадлежавший герцогам Мекленбургским.
Заметим, что Висмар, находившийся в семи милях от Балтийского моря, был весьма выгодным местом для морской торговли. Вот почему Петр непременно хотел иметь там надежный склад для русских товаров.
Жених явился в Данциг 8 марта 1716 года и здесь впервые увидел свою веселую, бойкую хохотунью-невесту. Первый день их знакомства заключился торжественной ассамблеей у князя Потоцкого; затем последующие дни, вплоть до свадьбы, прошли в осмотре достопамятных замков, местностей, церквей, в посещении музеев; вечера - в театрах и ассамблеях.
Свадьбу сыграли через месяц – точно во вкусе Петра Великого: с чрезмерным употреблением яств и напитков, ассамблеями и фейерверками. «Катюшка» веселилась, без сомнения, довольная и счастливая. Ее радовали праздники, поражали новые предметы, новые лица, незнакомый ей быт... А будущее? Она не привыкла думать о завтрашнем дне.
Молодые весело провели медовый месяц, затем уехали в свои владения. 27 января 1716 года царица Прасковья проводила свою любимицу в дальнюю дорогу.
Жизнь Екатерины Ивановны в замужестве за герцогом Мекленбургским была очень для нее несладка. Тем не менее первые годы в письмах своих к Петру I и к царице Екатерине она не только не высказывала жалоб на мужа, но, как мы видели выше, ходатайствовала за него пред своим «дядюшкой и батюшкой», как называла она Петра I.
«О себе извествую, - пишет герцогиня почти в каждой из своих грамоток 1716-1720 годов, - за помощью Божиею, с любезным моим супругом обретаюсь в добром здравии».
В июле 1718 года герцогиня прислала к государыне Екатерине Алексеевне важную весточку. Приводим письмо без соблюдения своеобразной орфографии герцогини Екатерины Ивановны:
«Примаю смелость я, государыня тетушка, В. В-ству о себе донесть: милостию Божиею я обеременила, уже есть половина. И при сем просит мой супруг, тако же и я: да не оставлены мы будем у государя дядюшки, тако же и у вас, государыня тетушка, в неотменной милости. А мой супруг, тако же и я, и с предбудущим, что нам Бог даст, покамест живы мы, В. В-ству от всего нашего сердца слуги будем государю дядюшке, также и вам, государыня тетушка, и государю братцу царевичу Петру Петровичу, и государыням сестрицам: царевне Анне Петровне, царевне Елисавете Петровне.
А прежде половины (беременности) писать я не посмела до В. В-ства, ибо я подлинно не знала. Прежде сего такоже надеялася быть, однако же тогда было неправда; а ныне за помощию Божиею уже прямо узнала и приняла смелость писать до вас, государыня тетушка, и до государя дядюшки, и надеюся в половине "ноемврии" (ноября) быть, еже Бог соизволит».
7 декабря 1718 года Екатерина Ивановна родила дочь Анну, впоследствии правительница Анна Карловна, или - как у нас ее называли - Леопольдовна. Никто и представить себе не мог, какую роль эта девочка впоследствии сыграет в российской истории! Зато герцог был крайне недоволен тем, что супруга не родила ему сына и наследника, и отношения между герцогом и герцогиней стали стремительно портиться.
Радостная весть о рождении внучки была в том страшном для России году большим утешением для царицы Прасковьи. Все высшее общество долгие месяцы жило в страхе во время розыска по делу царевича Алексея Петровича. Примечательно, однако, что из огромного числа людей, прямо или косвенно замешанных в деле царевича Алексея и его матери, царица Прасковья Федоровна сумела остаться совершенно в стороне: ее даже не допрашивали.
Между тем она была много лет знакома и даже переписывалась с казненным по делу царицы Евдокии Лопухиной епископом Досифеем. Царевич Алексей на допросе, перечисляя своих сторонников, назвал и царицу Прасковью.
- Я ведал, - показал он, - что она ко мне добра гораздо, хотя и без большой конфиденции, чаял же к сему склонну.
Вряд ли кому другому, кроме «любезной невестушки», удалось бы в этом страшном розыске уцелеть при подобном «оговоре». Царица Прасковья отделалась, как говорится, легким испугом: отношение грозного царя к ней ни изменилось ни на йоту.
Четыре года после рождения дочери прожила Екатерина Иоанновна под одним кровом с супругом, который обращался с ней отнюдь не как с герцогиней. На предостережения и советы грозного дядюшки-тестя он просто не обращал внимания.
Кроме того, роды неблагоприятно сказались на здоровье герцогини: первые годы после них она часто болела, и вести об этом сильно тревожили мать.
Царица Прасковья, сама уже тяжело больная, в письмах убеждала дочь посетить ее да хорошенько полечиться, посылала ей, а также герцогу и их дочери, в знак особенной своей любви и привязанности, разные подарки. То были большею частью дорогие меха лисьи, собольи, горностаевы, грецкое мыло, дорогие камни, внучке игрушечки и всякого рода гостинцы.
По просьбе царицы сам государь делал иногда подобные подарки, но, разумеется, чаще доводилось ему дарить деньгами, что было для герцогини гораздо важнее.
Наконец, надежды царицы Прасковьи свидеться с дочерью и внучкой начали осуществляться. Еще в январе 1722 года при дворе Петра стали поговаривать о скором приезде в Россию герцога Мекленбургского.
Пришла наконец весть, что дорогая гостья собралась в путь - с четырехлетней дочкой, но без мужа. Царица Прасковья, вернувшаяся к тому времени в родное Измайлово, ни капельки не огорчилась отсутствием зятя: любимой дочери и единственной внучки ей было вполне достаточно для того, чтобы возрадоваться и даже на время забыть о своих болезнях и встать с постели.
Катерина Ивановна приехала в Москву в августе месяце 1722 года, в довольно скучную пору. Государь с императрицей 13 мая, а также многие из придворных отправились в Астрахань, в персидский поход. Недели две спустя выехали в Петербург цесаревны Анна и Елисавета Петровны, также в сопровождении большой свиты. Герцогиня Анна Ивановна жила в Митаве.
«Свет-Катюшка» заняла в Измайлове отведенные ей хоромы подле матушки и окунулась в хорошо знакомую с детства сытную, теплую, уютную, хотя и довольно грязную (в прямом смысле слова) жизнь. Хуже стало, когда пришлось с великим стоном и плачем перебираться обратно в стылый Санкт-Петербург.
Там царице Прасковье, приходилось, несмотря на ухудшавшееся здоровье, вести довольно бурную светскую жизнь. Женщина достаточно умная, она вела себя по отношению к императору и его затея с большим тактом. Глубоко религиозная, преданная старинным обычаям и обрядности, она в то же время, по первому царскому зову, облекалась в шутовской костюм и выступала со своими фрейлинами в любой потешной процессии. Она не пропускала ни торжества в Правительствующем Сенате, ни публичного маскарада, ни свадьбы, и везде с большим усердием осушала бокалы наравне с остальными.
Так, на празднествах при спуске кораблей, празднествах, особенно любезных монарху, старушка, из внимания к нему, подъезжала к новорожденному кораблю на барке; не будучи в состоянии выйти из нее, больная обыкновенно оттуда поздравляла государя и всех пирующих, там же осушала чарки, любезно посылаемые ей императором.
Кстати, болезни ее развивались не столько от возраста (ей шел шестой десяток лет), сколько от неумеренного употребления крепких напитков. Кто бы ни приезжал в привольное село Измайлово, либо в ее дом в Петербурге, кто бы ни являлся к хлебосольной хозяйке, он редко уходил, не осушив нескольких стаканов крепчайшего вина, наливки или водки. Царица Прасковья всегда была так милостива, что сама подавала заветный напиток, сама же и опорожняла стакан ради доброго гостя.
Даже выезжая куда-нибудь, царица приказывала брать с собой несколько бутылок вина... Впрочем, так же пили все, или почти все аристократки петровского двора. Включая, кстати, и дочерей самого Петра, хотя старшая все-таки чуралась слишком веселых попоек.
В начале мая 1723 года, после возвращения императора из персидского похода, царица Прасковья с дочерьми и внучкой была вытребована из Измайлова в Санкт-Петербург. Царица прибыла туда без особых происшествий, совершив это последнее в своей жизни путешествие водою на судах, присланных в Новгород по высочайшему повелению.
Лето прошло спокойно и приятно, а еще 24 сентября Прасковья Федоровна была настолько бодра, что принимала у себя императрицу, цесаревен и большое общество знати. Старушка в последний раз в жизни праздновала один из праздников своего семейства - день рождения царевны Прасковьи Ивановны, которой пошел 30-й год.
С этого времени с каждым днем царице становилось хуже и хуже, с часу на час ждали ее кончины. 8 октября навестил ее государь и пробыл у невестушки более двух часов. В доме умирающей распоряжалась герцогиня Катерина Ивановна. Императрица ободряла и утешала ее и часто проведывала больную.
Между прочим, зная, что умирающая всегда была крайне немилостива к средней своей дочери, мало того — почти ее прокляла, Екатерина Алексеевна напомнила о необходимости полного прощенья и примиренья. Старушка согласилась и 11 октября 1723 года, для успокоения дочери и в угоду государыне-невестке, продиктовала следующее письмо:
«Любезнейшая моя царевна Анна Ивановна! Понеже ныне болезни во мне отчасу умножились, и тако от оных стражду, что уже весьма и жизнь свою отчаяла, того для, сим моим письмом напоминаю вам, чтоб вы молились обо мне Господу Богу, а ежели его, Творца моего, воля придет, что я от сего света отъиду, то не забывайте меня в поминовении. Также слышала я от моей вселюбезнейшей невестушки, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, что ты в великом сумнении и яко бы под запрещением — или паче рещи, проклятием — от меня пребываешь, и в том ныне не сумневайся; все вам для вышеупомянутой ее величества, моей вселюбезнейшей государыни невестушки, отпускаю и прощаю вас во всем, хотя в чем вы предо мною и погрешили. Впротчем, предав вас в сохранение и милость Божию, остаюся мать ваша ц. Прасковья».
На рассвете 13 октября 1723 года старушка, чувствуя приближение кончины, поручила своих дочерей «Катюшку и больную Парашу» материнскому попечению императрицы, настоятельно просила, чтоб с ней в гроб положили портрет ее мужа; наконец, потребовала зеркало, долго в него смотрелась, как бы прощаясь сама с собой, и испустила дух.
Императора не было: он еще несколько дней тому назад уехал с небольшой свитой осматривать Ладожский канал. Немедленно дали знать государю и отменили все увеселения. На следующий день двор и весь почти город облекся в траур.
16 числа государь вернулся в столицу и начались распоряжения о пышных похоронах. Они были назначены 22 октября 1723 года. Вдову Иоанна V торжественно похоронили в праздник Казанской иконы Божией Матери (22 октября) 4 ноября в Александро-Невском монастыре Петербурга под полом Благовещенской церкви перед алтарем. За похоронными церемониями следил сам Петр I, это были первые пышные и торжественные «царские похороны» в новой столице.
Позднее в общем склепе с нею были погребены: дочь Екатерина Иоанновна, скончавшаяся 24 июня 1733 года, и любимая внучка Анна Леопольдовна (погребена 1 марта 1746 года).
Последняя русская царица, незаметно взошедшая на историческую сцену и всю жизнь проведшая в тени других «высоких персон», сошла с этой сцены со всей возможной в то время пышностью. Всего семи лет не дожила она до того момента, когда ее нелюбимая дочь Анна наденет на себя корону своих предков.
Впрочем, эти семь лет были так наполнены бурными и кровавыми событиями, что вряд ли стоит об этом сожалеть.