Из сборника рассказов "ПРИВОРОТЫ ДАМЫ ТРЕФ"
***
Мы в тело возвратим избитый, грязный дух.
И вновь его запрем в сознании, в рассудке,
Как бешеного пса в его смердящей будке.
Адам Мицкевич
Кайл знал, что недолго задержится на грешной земле. Врачи находили, что он вполне здоров, но весь последний год Кайл провел в полузабытье. Ничто больше не радовало его: ни работа, ни женщины, ни природа. Когда-то он не мог пропустить мимо ни одной юбки. Все это в прошлом. Взгляды женщин не задерживались на нем. Он оставался внутри пустого квадрата, обнесенного колючей проволокой равнодушных ресниц. Желания вроде бы еще и оставались, но сил на их осуществление не хватало. Вот, пожалуй, единственное желание – уйти подальше от желаний.
Дорога разума обрывается в самом неподходящем месте, в тот самый идиотский момент, когда вдруг осознаешь, что топтался на одном месте, что тратил время впустую – и свое, и чужое.
Кайл не выбирал заранее маршрута. Сначала долго ехал на поезде, потом несколько часов шел пешком. И билеты, и дорога – наугад. И последнее желание: выйти к морю. Оно всегда где-то рядом, как стакан воды…
Было довольно жарко. Кайл опустился на землю возле осла, привязанного к оливковому дереву. Тот был удивлен присутствием постороннего человека. Он чуть не поперхнулся колючкой, когда с ним заговорили. Он знал слова команд, различал в отдельных фразах грубые и дружеские интонации, но по-человечески с ним никто никогда не разговаривал. Нижняя челюсть его отвисла. Эти животные никогда не понимали, что хочет добиться от них человек. А этот человек был особенным: он не повышал голос, ничего не просил, ничего не хотел.
Море было где-то внизу, но до него еще нужно было дойти. И Кайл решил передохнуть. Он достал из походного рюкзака бутылку сухого вина, откупорил ее, сделал несколько жадных глотков и стал читать ослу свои сонеты. Он давно их никому не читал.
– Брат, – обратился он уважительно к ослу, – мы оба с тобой вьючные животные. Только ты можешь заупрямиться и сбросить поклажу, а я свою ношу нет. Как бы это лучше объяснить? Она внутри меня. Она также тяжела. Она состоит из переживаний и мыслей. Ты так прекрасно устроен, что все ненужное тебе – сверху или сбоку, а у меня весь хлам – посредине и в голове. Тебе известно, что такое – кнут и пряник, или – цилиндр и трость? Скажи, ты бы мог отойти от прекрасной звезды на расстояние, которое скрыло бы ее из виду навсегда? Значит, ты более счастлив, чем я. Меня преследуют звезды. Я не могу им объяснить, что я от них устал. Я совершенно другой. Мне ближе соломенная подстилка, чем заоблачная даль. Зачем я должен восторгаться тем, что так призрачно и далеко? Зачем я таращу глаза на звездное небо?! Что я там забыл?! Что я оставил в созвездии Стрельца? Мне туда надо? Но если бы я и побывал там, то все равно вернулся на землю с пустыми руками. Я ничего не могу захватить. Я сам осколок Большого Взрыва. Только очень и очень маленький. Я завидую черным дырам, которые могут Все. Я не могу. Да мне это и не нужно. Никто не верит, что я не хочу ничего. Люди живут так, будто завтра отменят и чистилище, и ад, и дадут разрешение на въезд в рай на чужих костях. Они надеются прихватить с собой и все нажитое имущество. Но, слава богу, надеюсь, идеи демократии там, наверху, не приживутся.
Кайл осушил бутылку до дна.
– Ты слушаешь, брат? Хорошо. Я хотел сказать, зачем я пишу сонеты. Не знаю. Так легли карты. Или, что вероятней, так легли папа и мама, когда им захотелось ребенка. Почему этим ребенком стал я? Тоже неизвестно. Если бы ты знал, какие неудобства и лишения я терпел всю жизнь. Ты даже не представляешь! Я осел! Я мог бы жить припеваючи, если бы занялся делом. Но я ничего не видел перед собой кроме звезд и женщин. Я восхищался ими. Я молился на них. Я ничего не просил взамен. У женщин вообще ничего нельзя просить, уж поверь. И ты не проси. Если тебе что-то потребуется, обращайся ко мне.
Кайл достал еще одну бутылку. Выпил ее целиком. И ему вдруг показалось, что он слышит шум морского прибоя. Он отвязал осла и повел его вниз. Осел не проявлял упрямства. Он только помочился на кучу камней, собранную земледельцем в центре оливковой рощи.
Ослу явно нравился и этот нетрезвый человек, и его неторопливая речь, мелодичная и чуточку неживая. Сонеты воспринимались им как часть природы, в которой предпочтение он отдавал колючкам и дуновению ветра. Он, понукаемый, привыкший к грубым окрикам, оценил добродушие Кайла. Он верноподданнически лизнул его лысину, когда тот упал, наткнувшись на изгородь азалий.
А Кайл уже не мог подняться. Он сделал две неудачные попытки встать на ноги, но у него закружилась голова, и он на какое-то время потерял сознание. Виной всему, похоже, было солнце. Кайл получил тепловой удар. Но, возможно, тому была и другая причина. Он больше не мог идти Дорогой Разума. Он устал. Его мозг, пожалуй, еще мог пройти какую-то часть пути самостоятельно, не нуждаясь в опоре, но был ли в этом какой-то смысл? Времени оставалось только на то, чтобы подвести итог. И он, покорно смыкая веки перед Вечностью, сказал:
– А все-таки она вертится, если выпить…
Ослу было непонятно это глубокомысленное заключение Кайла. Он был рад тому, что дорога оказалось такой легкой, и теперь он мог отдохнуть. Он позволил себе лечь и изваляться в пыли. Потом он уронил голову Кайлу на грудь, и принялся жевать листы бумаги, которые выпали из кармана пиджака умирающего. Они не были сочными и вкусными, но что-то они все же в себе несли...