ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ ИГОРЯ ЦАРЕВА
http://www.youtube.com/watch?v=8ycQVGnnXrk - стихотворение "Город",
http://www.youtube.com/watch?v=bQCw5c1rfsE - "Тобол"
http://www.youtube.com/watch?v=IMS6YhQ-Rdk
- еще три стихотворения Игоря Царева
Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.
А.Ахматова
«Я вернулся в мой город, знакомый до слез», -первое , что вспоминается, когда речь заходить о Петербурге. И тут же слышится в ответ: «Этот город (гранит - вода - и опять гранит)»– все о том же граде? О каком?
На этот вопрос ответит А.А.Ахматова:
«Но нам священный град Петра невольным памятником будет».
Да, и конечно, еще один родной и знакомый до боли голос:
«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать» К ним присоединяется И.Бродский.
Такая вот возникает перекличка голосов поэтов, когда речь заходит о Петербурге, Петрограде, Ленинграде. И слышим мы голоса Осипа Мандельштама, Игоря Царева, Анны Ахматовой, И.Бродского – поэтов, для которых этот град – символ детства (Ахматова), юности и начала пути О. Мандельштам, И.Царев – то есть имеет особое, сакральное значение и в жизни и в творчестве.
Всегда замечала, что люди, чьи судьбы связаны с этим городом, особенные во всем. Вероятно, эта монументальность и четкие архитектурные линии вольно или невольно впитываются в сознание и откладываются и в душе и в творчестве.
Сама знаю, как только попал туда, то невозможно сидеть дома – от рассвета до заката хочется только одного – гулять по этим улицам, растворяться в скверах, снова выходить на Невский и двигаться куда глаза глядят, зная, что везде, куда бы не свернул, ждет тебя и гармония, и красота и тайна…Это не сказочная Прага, ажурная, древняя, великолепная. Но если где-то круглосуточно живет поэзия, музыка и живопись, то именно там, на берегах Невы
А если мы явились туда не на неделю, а на несколько лет, если город становится родным, узнаваемым и любимым? И в это время появляются первые поэтические строки?
Там, в Царском Селе и на Невском, родился акмеизм в противовес символизму, царившему и в Москве, и Питере и тоже, но имевшему совершенно разную окраску в двух столицах.
Акмеизм – явление Питерское, оно зарождалось в Царском Селе, органично для города, впрочем, как и мистика и туманы, и дожди.
Но когда туманов и двойников стало слишком много и уже не разобрать, где тайна, а где явь, а символизм достиг пика развития в творчестве А.Блока, тогда среди учеников Царскосельского лицея, которым руководил поэт И. Анненский ( рано ушедший из жизни, но заложивший поэтическую основу в своих учеников) и зародилось это стремление к прозрачности и гармонии. Это был вызов и А.Блоку и самому Петербургу тоже, но это было и стремление дотянуться до Пушкина, до его дивной гармонии..
И конечно, Игорь Царев принял эту традицию классического стихотворчества в городе, где навсегда остались священные тени, где в бесчисленных зеркалах отражаются то ли реальные люди, то ли призраки.
Наверное, окажись он в те годы в Москве, он бы исходил из тех же поэтических пристрастий, но лирика его была бы все равно несколько иной.
Судьбе же было угодно, чтобы юноша, родившийся и проживший первые 17 лет на Дальнем Востоке, оказался в Петербурге, окунулся в ту атмосферу, где человеку с поэтическим даром не стать поэтом невозможно. Хотя образование его было техническим, совсем иным, но разве это имеет принципиальное значение?
Петербургские строфы Игоря Царева невероятно интересны не только для тех, кто самозабвенно любит город и равнодушным к ним оставаться не может, но еще больше для тех, кто никогда там не был, только мечтает побывать. Поэт заставит их полюбить нашу северную Венецию, нашу таинственную порой жутковатую сказку, у которой так часто менялись названия, как и имя самого града, но этот град у каждого поэта свой.
Визитной карточкой стало стихотворение «На Васильевском», теснейшим образом связанное еще и с И.Бродским, чья душа и в изгнании витала над островом. Призрак поэта, потрясшего наш мир, там и появится.
На Васильевском
Игорь Царев
Линии жизни пересекая, ларьков обходя паршу,
Призрак Иосифа бродит любимым островом...
Если однажды встретится - пусть бестактно, но я спрошу:
Шпилька Адмиралтейства — не слишком остро Вам?
Улиц названия, лиц вереница, глянцевый переплет,
Не целиком история - только выборка.
Бармен под злую музыку розоватый кронштадтский лед
Крошит в стакан бурбона быку из Выборга.
Черные тучи и белые ночи - гренки и молоко,
Каменный фрак потерт, но оправлен золотом.
Что старый век не вытравил, новый выправит кулаком.
И кошельком. И просто ячменным солодом.
Вот свидетельства самого поэта, как это было тогда, почему именно Васильевский стал линией жизни
А Дольский и Питер - давно было. Точно в прошлом веке :)
Я в Питере институт заканчивал на Петроградской стороне.
А я в ЛЭТИ возле Ботанического сада обучался. На Васильевский мы с лекций бегали в кино, где старые импортные фильмы крутили. Ну и по рюмочным пройтись. Там они через каждые два шага располагались :)
Игорь Царев 31.03.2006 19:53
Я и сам любил пройтись по Васильевскому. Переходил по Тучкову мосту с Петроградской стороны (где какое-то время обитал) и просто гулял по линиям. Иногда шел в ДК, где показывали старые фильмы...
Игорь Царев 29.10.2012 11:06
Призраки поэтов и литературных героев все время остаются где-то рядом. И мы все время рискуем встретиться с ними.
Если однажды встретится - пусть бестактно, но я спрошу:
Шпилька Адмиралтейства — не слишком остро Вам?
Этот диалог с ушедшими поэтами продолжается, особенно, если судьбы связанны с одним городом, местом их пребывания. Наверное, современный город, перестроенный и чужой, и на самом деле не должен был понравиться давно покинувшему его поэту. Единственный опознавательный знак Петрограда прежнего - Шпилька Адмиралтейства. Этот символ города, оставшийся в веках, судя по всему, кажется теперь, каким-то инородным телом. А вот что не нравится самому поэту в этом новом граде:
Улиц названия, лиц вереница, глянцевый переплет,
Не целиком история - только выборка.
- это конечно, «глянцевый переплет» вероятно те, кто там живут постоянно, не так замечают тех разительных перемен, этого внешнего блеска, хотя некоторые реагируют особенно болезненно, но он поражает любого, вновь приехавшего и не в первый раз, увы, это реалии нашего времени.
А дальше что-то очень узнаваемое и родное, только все равно от грустной улыбки не избавиться:
Черные тучи и белые ночи - гренки и молоко,
Каменный фрак потерт, но оправлен золотом.
Если старая Незнакомка сравнивается с купюрой, которая «достоинства не потеряла», и сразу проникаешься к ней и уважением, и теплом, то здесь реакция несколько иная – каменный фрак, оправлен золотом, это нечто несуразное.
Кстати, чувство неловкости, которое часто возникает в таком случае, передается очень точно. Но, как и Игорь Царев, мы повторяем, что это все равно наш любимый град, хотя, наверное, в Венеции И.Бродский чувствовал себя комфортно, может быть потому, что там не пытаются так вот изменить город- не наводят глянец, он остается прежним.
Но если эта тень поэта названа по имени в тексте стихотворения, то невольно возникает еще одна тень певца Петербурга, который страстно мечтал туда вернуться, и не вернулся уже не по своей воле.
Конечно, в мечтах и видениях возникает О.Мандельштам, который не мог видеть всех этих преобразований, город оставался каменным, таким, каким он, влюбленный в архитектурную гармонию, запечатлел его в те времена, когда там обитал в юности.
ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ
Н. Гумилеву
Над желтизной правительственных зданий
Кружилась долго мутная метель,
И правовед опять садится в сани,
Широким жестом запахнув шинель.
Зимуют пароходы. На припеке
Зажглось каюты толстое стекло.
Чудовищна, как броненосец в доке,-
Россия отдыхает тяжело.
А над Невой - посольства полумира,
Адмиралтейство, солнце, тишина!
И государства жесткая порфира,
Как власяница грубая, бедна.
Тяжка обуза северного сноба -
Онегина старинная тоска;
На площади Сената - вал сугроба,
Дымок костра и холодок штыка...
Черпали воду ялики, и чайки
Морские посещали склад пеньки,
Где, продавая сбитень или сайки,
Лишь оперные бродят мужики.
Летит в туман моторов вереница;
Самолюбивый, скромный пешеход -
Чудак Евгений - бедности стыдится,
Бензин вдыхает и судьбу клянет!
Январь 1913
Кстати, только сейчас заметила, что стихотворение написано в 1913 году, ровно сто лет назад. У него в этом году был своеобразный юбилей. Стихотворение просвещено Н. Гумилеву и потому опять же, здесь присутствуют трое – три священные тени рядом.
Снова Адмиралтейство, только уже целостное здание перед глазами, тень Пушкинского героя, какие-то конкретные подробности:
На площади Сената - вал сугроба,
Дымок костра и холодок штыка...
Все время с удивлением вспоминаю, что они в своей юности жили в совсем другом мире, а 1913 год вообще был особенным, от него ведут отсчет историки, и поэты, ведь не случись бунта через несколько лет, и судьбы поэтов были бы совсем иными, мы получили бы лирику невероятного уровня…
И все-таки строки о Питере у О.Мандельштама и И.Царева дивно созвучны, даже то, что бросается в глаза и не слишком по нраву поэтам проступает узнаваемо - один идет мимо киосков, второй мимо складов, где «продавали сбитень или сайку»..
Но Петербургская жизнь и того и другого быстро оборвалась, правда Игорь переехал в столицу и уже оттуда мысленно возвращался в Питер, хотя бы в стихотворении «Старая Незнакомка», где мелькнет и Ахматова:
Ни грамма грима, ни каприза,
Ни чопорного политеса,
Хотя и бывшая актриса,
Хотя еще и поэтесса,
И еще:
А их хозяйка с кожей матовой
Почти дворянского сословия…
Стихи целебные Ахматовой
И валидол у изголовья…
А вот судьба О.Мандельштама, как и судьбы Н.Гумилева, которому посвящены «Петроградские строфы», оказалась значительно трагичнее, им не суждено было вернуться в свой город, ну разве что тени их навсегда там остались.
Мне очень хотелось найти какие-то строки, напоминающие нам о судьбе Мандельштама, поэтический мир которого зашифрован в текстах Игоря значительно сильнее, чем мотивы других поэтов, он скорее угадывается в стилистике, образах, прозрачности классических строк.
Сначала сами собой возникли "Ночные разговоры"
Строкой болезненной увиты от лагерного Мандельштама,
Мы исчезающие виды из вымирающего штамма.
- Да, конечно, надо искать что-то о последних днях, о лагерях, Игорь столько путешествовал по стране, где-то это должно возникнуть снова..
И вдруг снова зазвучало для меня в авторском исполнении стихотворение «Золотой Кожим» врубила его в тот момент, когда думала о Питере и о Мандельштаме
Золотой Кожим
Игорь Царев
Золотая река, своенравный Кожим*,
Многожильным течением неудержим,
Закипая в базальтовом тигле,
Прячет редкие тропы под мороком льда.
Ни Мамай, ни какая другая орда
Самородков его не достигли....
Рассыпаются прахом оленьи рога,
За века не изведав иного врага,
Кроме острых зубов росомахи...
Но, признайся мне честно, сакральный Урал,
Сколько душ ты невольно у неба украл
В необузданном русском размахе?
Вот и снова, едва ты кивнул:"Обожди!",
Я влюбляюсь в твои обложные дожди,
И холодные волны с нажимом,
И тревожные крики последних гусей
Над уже побелевшей горой Еркусей
И сметающим камни Кожимом.
Не печалься, Урал, твоя совесть чиста,
Как забытые кости в расстрельных кустах
И мелькание снежных косынок!
Но, гляди, как седая старуха-заря
Каждым утром обходит твои лагеря,
Будто ищет пропавшего сына...
-----------
* Кожим течет в Приполярном Урале. Долгое время эти места были закрыты для посторонних из-за золотодобычи. Лишь в 1995 году район открыли для туристов.
http://stihi.ru/2010/10/13/5739
Я прекрасно понимаю, что Урал – это не место, где сгинул, исчез в лагерях О.Мандельштам, это место, где были убиты другие великие мученики – и члены царской семьи, и сам последний император с семьей, не говоря о тех бесчисленных лагерях, где погибли сотни и тысячи невинных заключенных. Но вот тень Поэта, оказавшего такое колоссальное влияние на творчество Игоря Царева, появилась именно здесь, в последних строчках
Не печалься, Урал, твоя совесть чиста,
Как забытые кости в расстрельных кустах
И мелькание снежных косынок!
Но, гляди, как седая старуха-заря
Каждым утром обходит твои лагеря,
Будто ищет пропавшего сына...
Почему О. Мандельштам? Потому что мы знаем, как долго ничего не было известно близким о том, что с ним стало, где он, как пытались и Б.Пастернак, и А.Ахматова узнать хоть что-то о его судьбе.
А Урал – эта та точка земли, где тени мучеников должны были встретиться, куда, они вероятно возвращаются, и если не тела их, то души надо искать там, рядом с тенью последнего императора, куда же еще они все должны стремиться?
И вероятно там, могли бы прозвучать строки А.Ахматовой, обращенные к О.Мандельштаму, написанные аж в 1957 году, в то время, когда И.Царев только появился на свет.
Анна Ахматова
О. Мандельштаму (1957)
Я над ними склонюсь как над чашей,
В них заветных заметок не счесть -
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи и пустой и железной,
Где напрасно зови и кричи.
О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там, -
Это кружатся Эвридики,
Бык Европу везет по волнам.
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Это ключики от квартиры,
О которой теперь ни гугу...
Этот голос таинственной лиры,
На загробном гостящей лугу.
Не о городе, а только о самой Неве напоминает Ахматова, так, как Игорь Царев говорит о другой уральской реке. И это не случайно – река – особое место для бессмертной души. Именно по рекам в ладьях отправлялись в последний путь покойники, чтобы достичь острова Буяна в последнем путешествии. Да и вообще реки – проводники душ из одного мира в другой, а значит там проще всего встретиться со всеми ушедшими.
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Так неожиданно все соединяется в единое пространство, которое разделяет наши миры полосой реки, и в данном случае Невы - главной рекой для этих поэтов.
*** *** ***
Но мы вместе с Игорем Царевым, побродив по Уралу, снова возвращаемся в Петербург, потому что есть еще одно великолепное стихотворение о городе. Ведь из всех перечисленных поэтов, только он один мог без труда вернуться туда, в свою юность, в этот дивный град, и теперь мы вместе с ним остановимся около Тучкова моста.
У Тучкова моста
Игорь Царев
Этот город (гранит - вода - и опять гранит)
Как награду носит северную звезду.
И на черный день свечи белых ночей хранит,
Так как видит солнце от силы сто раз в году...
Книгочей, привыкший к выездам и балам,
Старый франт, сумевший гордости вопреки
Научиться жить разрезанным пополам
Беспощадным течением времени и реки.
Холодна Нева и жилиста от дождя -
То с ленцой выгрызает черствый кронштадтский бок,
То мосты, как вставные челюсти, разведя,
Хочет Бога уже попробовать на зубок...
А цепные львы по набережным сидят
И следят за тобой с прищуром, мол, кто таков?
Будешь выглядеть как еда - и тебя съедят,
Не оставив на память и эха твоих шагов.
По весне во дворах-колодцах стоит вода,
Голубей на блокадных крышах победный гимн...
Но порой в темных окнах такая мелькнет беда,
Что и крох ее не дай Бог городам другим.
http://stihi.ru/2013/03/01/8017
( Опубликовано оно на сайте было одним из последних, значит до конца своих дней поэт думал о чудном граде).
На мой взгляд, Тучков мост можно сравнить с Карловым мостом в Праге – это то место, где и сходятся тени, художники и поэты, если не в реальности, то в своих творениях. Именно с этой точки Игорь Царев смотрит на город, который
Этот город (гранит - вода - и опять гранит)
Как награду носит северную звезду.
И на черный день свечи белых ночей хранит,
Так как видит солнце от силы сто раз в году...
Именно здесь панорама, образы, мотивы у Игоря Царева странно созвучны строфам Мандельштама, словно бы он хочет дописать то, что не удалось в свое время сказать о городе поэту.
Книгочей, привыкший к выездам и балам,
Старый франт, сумевший гордости вопреки
Научиться жить разрезанным пополам
Беспощадным течением времени и реки.
или
Тяжка обуза северного сноба -
Онегина старинная тоска;
О.Мандельштам
На этот раз перед нами тот же Онегин, только он уже «старый франт», и конечно, поэт помнит знаменитые строки своих предшественников, потому что это город книгочей (кстати, это чувствуется даже сегодня, он может быть единственный остался таковым и теперь).
И все та же Нева, та же река вечности, кстати, Москве-реке никто из поэтов не посвящал столько поэтических строк, она словно бы для них существует в другом измерении, а тут – постоянно в кадре, в тексте…
Холодна Нева и жилиста от дождя -
То с ленцой выгрызает черствый кронштадтский бок,
То мосты, как вставные челюсти, разведя,
Хочет Бога уже попробовать на зубок...
Тут уже звучит голос Анны Ахматовой, она понимает суть вечной реки, хранящей души тех, для кого писался « Венок Мертвым»
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Но увлеченно вглядываясь в черную бездну воды, мы с вами забыли еще об одной достопримечательности Петербурга, которая всегда рядом – это каменные львы.
Целый фильм был снят о приключениях итальянцев, львы играли главную роль в той зажигательной комедии, собственно тогда вся страна с ними и познакомилась. Вот и Игорь Царев взирает на них немного иронично, наверное, устав от мрачноватого величия этого мира, помня комедию с А.Мироновым в главной роли.
А цепные львы по набережным сидят
И следят за тобой с прищуром, мол, кто таков?
Будешь выглядеть как еда - и тебя съедят,
Не оставив на память и эха твоих шагов.
А вот в последней строфе все строится на контрасте, мы уже довольно далеко ушли от Тучкова моста, туда в таинственные ленинградские дворы, и что же там видим и слышим:
По весне во дворах-колодцах стоит вода,
Голубей на блокадных крышах победный гимн...
Но порой в темных окнах такая мелькнет беда,
Что и крох ее не дай Бог городам другим.
Перекличка с Ахматовскими строчками очевидна, если у Мандельштама герой просто клянет судьбу и стыдится бедности, то тут у Игоря Царева мелькает и таится беда в темных окнах.
А Ахматова восклицает:
Иная близится пора,
Уж ветер смерти сердце студит,
Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.
А.Ахматова
Почему у светлого и гармоничного поэта написалось такое стихотворение видно из рецензий, кто-то из читателей намекает на то, что это «нашептал Достоевский», с этим автор загадочно соглашается, как и с тем, что у Питера мужское лицо.
Появляется в рецензиях интереснейшее сравнение:
Да, это как в легендах про вампиров - кого город "укусит" за душу, тот на всю оставшуюся жизнь становится "питерцем", где бы потом ни жил :)
Игорь Царев 21.03.2013 14:09
Петербургские строки у Игоря Царева, на мой взгляд, проясняют очень многое в том, как и почему ему удалось достичь невероятных вершин в поэзии, встать в ряд поэтов серебряного века. Недаром говорят о том, что характер закладывается в раннем детстве, а поэтический дар развивается или гаснет и исчезает в юности, и тут очень важно, где ты в этот момент оказался, в каком окружении взрослел и мужал.
Вспомните, какую роль в творчестве Ахматовой играет Царское село, аллея, где не раз она видела тень Пушкина:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни...
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
1911
Анна Ахматова
Так и юный Игорь Царев видел их тени, слышал и знал их чеканные строки, и тянулся к их гармонии и совершенству. Он и сам понимал и других убеждал, что если упорно работать, все получится. У него получилось превосходно.
В поэзии Игоря наиболее ярко и полно отразились, продолжили жить и творить акмеисты серебряного века. Эти юношеские воспоминания остаются навсегда и воскресают в памяти при малейших напоминаниях, знаках.
Стиль Ахматовой, Мандельштама, Гумилева, Г. Иванова – со временем стал ему ближе и роднее всех остальных течений в поэзии, и достиг в его творчестве невероятной высоты звучания, высвечивая разные его грани.
Трагические судьбы этих художников волновали поэта всю жизнь, и вольно или невольно они проступали в творчестве, иногда тайно, иногда явно, а за их спинами стоял легендарный град в пелене тумана и дождя, жуткий и прекрасный, но всегда родной. Чем Петербург был для поэтов, нам опять же поведала Анна Ахматова, а можно ли ей не верить?
* * *
Тот город, мной любимый с детства,
В его декабрьской тишине
Моим промотанным наследством
Сегодня показался мне.
Все, что само давалось в руки,
Что было так легко отдать:
Душевный жар, молений звуки
И первой песни благодать -
Все унеслось прозрачным дымом,
Истлело в глубине зеркал...
И вот уж о невозвратимом
Скрипач безносый заиграл.
Но с любопытством иностранки,
Плененной каждой новизной,
Глядела я, как мчатся санки,
И слушала язык родной.
И дикой свежестью и силой
Мне счастье веяло в лицо,
Как будто друг, от века милый,
Всходил со мною на крыльцо.
1929
Этим «милым другом» стал для нее в конце жизни Иосиф Бродский, и мог бы стать Игорь Царев, совпади они во времени…Это одна из тайн, которую хранит Петербург-Петроград- Ленинград, Петербург…