Я выйду и не выйду. Так, открыв пошире веки, захватив ресницы в плен бессонных вихрей, стоишь, смотришь на уже не море, уже океан и думаешь - да, нужно бежать.
Никаких криков, истерических срывов, бросков сверху, с пирса, или с набережной да о каменные стены. Никаких проявлений того, что назвать бы паникой - да нет. Уже ничего. И так спокойно, так холодяще до самого костного мозга, до основания того, что сам чувствуешь, определяешь для себя, как душу, что в этот миг можно даже услышать, как ровным шагом маршируют твои кровяные тельца, уверенно и стремительно пробирающиеся к сердцу, чтобы, возможно, помочь ему запротестовать против тебя же.
Я стою и не стою. Я молчу и, мне кажется, кто-то рядом уже действительно оглох от этого крика. Вот, он даже смотрит еще более пристально в глаза и пятится, пятится, пятится. Полоумная! Диковинка..
Он не видит Цунами. Море, ставшее, разлившееся океаном, с суровой иронией вглядывается... Готова? "Нет, нет! я еще не готова" - хочется крикнуть, да. Выхаркнуть эти слова, царапающие до крови горло. Окрасить якро-бордовым зубы. Стиснуть их. И бежать. Бежать и чувствовать, как в ушах пульсирует бунтующая кровь и как в спину дышит, как подталкивает это Всесильное, Первородное Цунами. И упасть бы на поле. Лицом в траву, в землю, в колючее сухое сено, собранное кем-то совсем не для этих целей. Лежать. Проливаться в, внутрь, вокруг и под. ....
"Готова" - отвечаю я. И только шире открываю веки, пытаясь вобрать в себя эту стихию. Ведь на мне белое платье. И длинные косы, и босые ноги, и все то, что заставляет потом причислять мучениц к лику святых. "Мне бы еще младенца" - шепчу я, богохульно кривя рот в усмешке. Страдалица. Несчастница. Грехоискупительница. Черт бы меня.. Ах, вот же он.
Я хочу и не хочу. А воздух режет. Заботливо режет мясо от кости, призывая войти в невесомость. Плоть? Плоти уже нет. Я иду и не иду вперед. Мне бы только плыть. Я, знаешь, люблю плавать.
Цунами. Здесь.
Зайди. Слейся. Выпей. Здравствуй.