- Папа, расскажи мне про детдом!
- Да я ведь тебе рассказывал уже много раз , дочка! – отвечает мне папа и переворачивает страницу «Известий».
-Все равно расскажи! – требую я, взбираясь отцу на колени, - я хочу еще!
Мы с отцом гуляем во дворе. Я вожусь в песочнице, а папа сидит рядом на лавочке и читает газету. Мне уже почти пять лет, папе – только двадцать девять.
В моих руках разноцветный букетик из каких-то дворовых растений. Я их собрала для папочки. Вернее, для его прически. Хорошо, что он пока об этом не догадывается.
* * *
Я цепким взглядом художника вглядываюсь в папино лицо. До чего же он красив, большеглаз, смугл, свеж и молод! Секунда – и нежный колокольчик расцветает над папиным ухом. «Как здорово! - восхищаюсь я, - не щевелись, папа!»
Жара стоит неимоверная.Над раскаленным асфальтом висит сизая дымка. Скакалка моя валяется в песочнице, а к сачку я даже не прокоснулась. Потому что неинтересно ловить бабочек, которые не улетают, и кузнечиков, которые не упрыгивают.
- Ты слышал ? - напоминаю я тихонько, - расскажи мне про детдом! - и втыкаю в папину макушку оранжевый лохматый «ноготок».
- А что тут рассказывать, - папа снова переворачивает газетную страницу, - Батя в сорок втором году привел в дом мачеху. Я им мешал. Вот и отдали они меня в ворошиловградский детдом. Ты же все давно знаешь, дочка!
- Ничего я не знаю! – возражаю я, - Я все давно забыла. Тебе там было плохо? Тебя там обижали?
- Да не особо, - пожимает плечами папа, - как всех. Я уже и не помню. А вот как плавать меня научили – помню. Ванька Солдатов взял за голову, Сеня Безымянный – за ноги, Борька Декабрев – за руки Здоровые были пацаны, лет по четырнадцать. И скинули меня, шестилетнего, с моста в речку. Я помню, как шел ко дну. Как просил Боженьку спасти меня. Как добарахтался до берега. А когда выполз на землю, вцепившись ладонями в густую крапиву, те же пацаны снова взяли меня – один за голову, другой – за ноги, тритий – за руки и - хрипящего, задыхающегося, с крапивой в руках – снова бросили с моста в речку. А потом еще раз. Вот такими были мои первые тренера, дочка!
Я спрыгнула со скамейки, сжала кулаки. И пошла на папу со сжатыми до боли кулаками.
-Я вырасту большая и сильная, - сказала я, - и найду их всех. И Ваньку Солдатова, И Сеньку Безымянного, и Борьку Декабрева! И всех их – по очереди! – сброшу в реку! А когда они выползут и будут плакать, я все равно их всех снова брошу в реку! Они дураки, дураки, дураки!
- Успокойся, дочка, - усмехнулся папа - я уже их простил давно. И ты прости. Когда ты вырастешь, они уже будут старенькими и слабенькими. Не нужно их бросать в реку. Их нужно пожалеть!
- Нет, - сказала я, - я их жалеть никогда не буду! И я их все равно поймаю! И отлуплю прыгалками! Дураки!
- А знаешь, дочка – сказал папа, - зимой в детском доме было очень холодно и сыро. Одеяльца были худые, тоненькие, подушек не было вообще. Так и спали на сырых тюфяках, подложив под голову руку. Если б ты знала, какое это счастье – теплая комната, теплое сухое одеяло, чистая простыня, простая подушка под головой.
- Да, - согласилась я, вспомнив, как вечером меня, сонную, папа переодевает в пижаму и относит в мою кровать, – это счастье.
- После таких холодных зим, - продолжал папа, - у меня весной очень болели суставы рук и ног. По ночам я плакал, а утром садился на бревно и подставлял солнышку свои распухшие руки и ноги. И мне казалось, что не будет этому конца и края….
Мои глаза наполнились слезами и сердце сжалось от горя.
- Где у тебя болели ручки ? - бормотала я, шмыгая носом, - вот здесь, в локоточке? А ножки - вот здесь, в коленочках? Ничего страшного, сейчас Жанночка погладит папочке коленочку…подует папочке на ручку … и все у любимого папочки пройдет…. все до свадьбы заживет…
- Спасибо, дочка, - засмеялся папа, вставая с лавки и тоже шмыгая носом. Цветочный дождь посыпался с его головы. – Вылечили вы меня, доктор, на всю оставшуюся жизнь!
- У тебя точно ничего больше не болит? – не верила я, - ни ручки, ни ножки? А ну-ка, попрыгай!
• * *
- Папа, пойдем к нашей березе, - сказала я, беря отца за руку, - я тебе хочу открыть свою тайну. Только ты не смейся. И никому не говори.
- Не буду, - пообещал папа, - и не скажу. И вообще, хорошие люди никогда не смеются над чужой тайной!
-Тогда слушай, - осмелела я, - знаешь, я боюсь ходить по бревну (под березой над землей возвышалось детское физкультурное «бревно».) Мне высоко и страшно. Все девочки по нему ходят, Ирка даже прыгает на нем, а мне страшно. Я боюсь упасть и расшибиться.
- Ерунда, -сказал папа, - не упадешь и не расшибешься. Вот тебе моя рука. Держись за нее крепче и ничего не бойся. Ничего с тобой не случится.
- Точно? – не поверила я, пряча руку за спину, - а почему?
- Во-первых, - сказал папа, - потому, что внизу мягкая трава. А во-вторых, ты – дочь моряка! Дочки моряков никогда ничего не боятся, не падают и не расшибаются!
-Ух ты! - обрадовалась я - «Дочь моряка»! Вот это да! Давай, папа, руку! Не боюсь я этого бревна!
• * *
Конечно, я все-таки свалилась. С самой середины бревна. После того, как решила прыгнуть, как Ирка. После папиных одобрений: «Ну еще шажок, дочка! Смелее, умница моя!»
Я приземлилась прямо на мягкую траву, под которой коварно замаскировалась каменная крошка.
- Ой, елки, - сказал папа, растерянно глядя на мои содранные коленки,- задаст мне твоя мама взбучку по первое число…
Я с ужасом глядела на капельки крови, выступающие на моей содранной коже. Я и не думала плакать – я лихорадочно соображала, как можно спасти папу от маминой взбучки.
- Юра, подорожник прилепи, - сказала проходящая мимо соседка тетя Нюра, - да подержи минутку. От ссадин и следа не останется.
-Точно! – обрадовался папа, - и как это я забыл про этот самый подорожник! Мы так всегда делали! Сейчас!
Папа метнулся к протоптанной тропинке, мигом выдрал пару крупных, как лопухи, подорожников, потер их в руках и прилепил к моим боевым ранам. Коленки защипало. «Ой, - сморщилась я, - щипет!» « Так и должно быть, - объяснил папа, - щипет – значит, заживает.»
Я посидела минуточку на лавке, потом во двор вышла моя подружка Лена, через пять минут я уже забыла про коленки и подорожники и вовсю носилась с Ленкой наперегонки.
Вечером к нам пришел гость – папин сослуживец.
«Росляков,» - сказал сослуживец и протянул мне руку.
«Жанна, - ответила я , пытаясь пожать огромную росляковскую ладонь. И добавила: - дочь моряка.»
• * *
Прошло много лет. А наш двор ничуть не изменился. И летняя жара в нем ничуть не изменилась. Она снова висит сизой дымкой над асфальтом и плавит раскаленную Москву.
Я выросла большая и сильная. Мне уже почти 53 года, а папе только 77.
Он сидит на той же лавочке и читает газету.
-Папа, - говорю я, - ты помнишь, что врач сказал? Нужно встать и походить.
- Да-да, конечно, - суетится папа, - я обязательно встану и похожу. Только чуть-чуть позже. Я так устал, дочка!
- Это от чего ты устал? – изображаю я удивление, - от чтения газеты? А ну-ка, вставай и пойдем прогуляемся до нашей березы и обратно ! Я даже слушать ничего не хочу!
Папа растерянно на меня смотрит, но не встает. Боится. Мне его жалко до спазмов в горле.
-И долго ты собираешься так сидеть? – строго спрашиваю я, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами - в чем дело? У тебя что-то болит?
- Нет-нет, дочка! – уверяет меня папа, - ничего не болит! Ну честное слово! Просто я, знаешь ли, немного не уверен. Мне кажется, что если я встану и пойду, то не удержусь и упаду. А если упаду - то уже не встану. И расшибусь еще поди...
-Ну вот еще, - я осторожно поднимаю папу со скамейки, - выдумал тоже! Да тут просто невозможно упасть! Земля ровная, трава мягкая. Ноги у тебя крепкие, сильные. С чего бы тебе падать? Вот тебе твоя трость, вот моя рука. Опирайся и иди.
-Хорошо, - соглашается папа и делает нетвердый шаг. Смотрит на меня просветленно и улыбается: - чуднАя ты все-таки, дочка…чертенок прямо… Что в детстве, что сейчас.
- Шажок, еще шажок, - подбадриваю я отца, - ты умница, папочка! Ты у меня такой молодец! Такой смелый! Настоящий моряк!
Мы идем с отцом к нашей березе по залитой солнцем тропинке. Он сосредоточен, напряжен, серьезен. Он очень хочет мне угодить. Я его люблю в этот момент больше жизни, моего седого беспомощного больного ребенка. Как я буду жить без него – я не представляю, честно.
А пока моя любовь цветет буйно и густо, как подорожник у нас под ногами. Целый ковер своей любви я стелю под ноги своему отцу. Ее хватит надолго - на все папочкины боли, все его ссадины, на всю его жизнь и всю мою жизнь.
Ты только иди, папа. Только иди.
24 мая 2013 года.
На фото: два любимых Юры - мой папа с моим сыном. 8 лет назад.
П.С.: мой отец, Юрий Александрович Титов, ушел из жизни через год после публикации этого рассказа, 20 сентября 2014 года. Я мчалась к нему на всех парах, но опоздала. Ему было 78 лет.