В плащ большой, меховой и теплый,
завернуться бы,
с головкой юркнуть в его нору,
и нюхать мездру, пропахшую воблой,
кроша резцы о сомнений кору.
Рукава – узлом от урочных примерок.
У пупсов ручонки всегда по швам.
Вот придет фонарщик, фигляр-недомерок,
а меня вкушает, допустим, кальмар.
Помнят пуговицы все батальные сцены,
как таскали дантисты их за грудки.
А подкладка разъехалась, – не вынесла мены,
и внутри грибницы мицелеют мотки.
Вот придет фонарщик, а меня приметали,
суровой ниткой цыганской иглы,
и все кости, солдатами, за хозяюшку пали,
растратчики кальция, жизни воры.
Мякиш пальца в рот. Не забыть зажмуриться.
А колени, колени, конечно, к груди.
Дежавю.
Фонарщик, ты – мокрая курица,
уходи, молю тебя, уходи.
На погост сеновала спрячусь от мира,
сбивать в перины его клевера,
от козы бодучей, от чумного пира…
Фонарщик заждался.
Пора.