Первая встреча.
Ты выбрит до шелковой кожи,
в раскосых глазах - уголёк.
Как зыбкую память тревожит
скуластый изгиб твоих щек!
Танцую в серебряной коже
шуршащего нежно платья
и с каждой секундою строже
рука твоя на запястье.
Растерян.
Но шутишь дерзко.
Меня избегая взглядом,
в моем распахнутом сердце
рождаешься новым адом.
Зачем? Разум манит покоем.
Ты выбрит, ты выбрит до шелка.
Ты дышишь пустыней и морем.
И нежность тонка, как иголка...
Счастье.
Тост новогодний прерву,
твои разрушая планы!
По зову души живу
в сердцах, оставляя раны.
Кружусь на одной ноге -
сквозь годы лечу без цели.
Зачем же тебе нужна
душа моя в старом теле?
Зачем ты спешишь ко мне,
радость свою скрывая?
Ах, все началось в декабре,
а кажется в мае...
Жемчужная ниточка.
Нанизать наши встречи -
одна за одной! -
на беспечную ниточку
счастья.
Ожерелье бесценное тронуть рукой -
свет ликующий кажется ярче.
Я закрою окно – тот изменчивый свет
контур губ твоих сладких очертит.
Я открою окно - пусть волнующий свет
как магнит наши судьбы завертит.
Ах! Прошу одного - не порвалась бы нить! -
сколько нежности в капельках слезных.
Обещай много раз жемчуг наш сохранить
в зыбкой памяти снов ненадежных...
Чудище алое
Зачем же ты, зверь мой не ласковый,
присел на скрипучем диване?
Ты гость очень редкий. Напрасно ли
грог делаю в черном стакане?
И кофе готовлю, чтоб с пенкою,
с рассыпчатой, тонкою гренкою.
Портретам недорисованным
висеть в недокрашеной раме.
Ты с них в пиджаки упакованный
дырявыми смотришь глазами.
Зачем же ты, чудище алое,
на плечи мне руки положило
и тело такое усталое
в зеркальном проеме умножило?
Любуюсь серебряным волосом,
забыв о решеньи разумном
и бесы с простуженным голосом
летят к нам на праздник не умный.
Друг мой.
Торопливо дверь закрою -
ты в моём плену!
Что я в этой жизни стою
если не люблю?
Как мешок пустой летает
тело в серых днях –
оболочкой целлофана
тает в облаках...
Жалкий мусор
ветер гонит,
кружит над землёй.
Ветер,
ветер мой любимый,
не шути со мной!
Боль мою не успокоил,
ран не остудил.
В память новые обиды
снегом уронил.
Снегом выбелил
мне пряди,
раскидал очаг
и умчался на ночь глядя
друг мой, брат ли, враг?
Листвянский тракт.
День на стыке зимы и весны,
перезвонит капелью смелой!
С горок серых бегут следы
рыхлой ниточкой белой – белой!
На сугробах теней изломы,
облака в переливах света.
Ребятишки вдали, как гномы
так не жарко, легко одеты.
Дерзкий, юный, смешливый март
догоняет шутя машины,
улетает в Листвянский тракт,
хрустнув звонко под мокрой шиной.
Дом. Подъезд. Придержите лифт!
Открываю почтовый ящик.
Писем нет. Ах! Как дверь скрипит!
Март какой - то ненастоящий…
Так ждать отчаянно.
Так ждать отчаянно и страстно
в холодном доме без тепла
твоих шагов! И так напрасно.
Дом стар. И я, как он, стара.
Спокойно уберу посуду.
А свечи? Пусть они сгорят.
Я никого так ждать не буду!
Нигде. И больше никогда.
И только пальчиком портьеры
слегка раздвину - черный двор
залит печалью и изменой
и мудростью далеких гор.
Редким узором.
Редким узором по тонкой канве
встречи наши ложатся.
Помнится все началось в декабре.
А кончится? Тихо кружатся
слова или снега крупинки.
Нежные песни запел ты,
но в узких глазах - льдинки…
Сорвались ветра.
Сорвались ветра – разъярённые змеи -
яростно мечутся, кружат и вьются.
Дом мой не выдержит. Стены-трофеи
скоро качнутся, осядут, согнуться
и полетят по спирали, по ветру.
Что там осталось? Ограды два метра?
Не устоять одинокой и хрупкой
в центре настырного, жадного смерча.
Ветер удачу стирает как губкой.
Зонтик поможет? Надолго ли легче?
Взгляды и фразы всё хлещут и хлещут.
Молнии зависти рядом трепещут.
Мечут - то сплетни, то чьи - то проклятья.
Вечная битва!
Враги или братья
диких своих выпускают зверей
к тихому дому? К постели моей…
Рыбка.
Уроню корону – потеряю душу.
Рыбкой золотою выброшусь на сушу.
Таю, умираю жаркой, грешной ночью.
Три твоих желанья выполняю точно:
- Я тебя не знаю,
- Не ищу,
- Не помню.
От твоих желаний в сердце
холод донный.
За горами.
Все - опутаны. Все – хомутны.
Все – ухожены и беспутны.
То поманят, а то - прогонят.
Чьи-то правила узаконят.
А за синими, за горами
Вольноногие бродят кони.
Белогривыми табунами.
Кто окликнет их. Кто догонит?
Сердце знало
Пожелал, чтобы не смела
мир дразнить счастливым смехом,
что б тобою - словно эхом -
не сквозила речь, не пела.
Удивилась невеличка
побледнела, как луна.
Под намокшею ресничкой
сжалась, съёжилась душа.
Пожелал.
Но сжавшись спичкой,
задыхаясь от оков,
сердце помнило не смело
про огромную любовь.
Средь дней обычных.
Средь дней обычных,
трепенувшись,
любовь выбрасывает крылья
и каждой клеточкой
проснувшись
становится наивно сильной.
Как мяч,
что послан
в цель упрямо,
сквозь лабиринты к небесам
героем нового романа
вас вынесет к моим часам.
Пусть где-то дамы завизжали
и гневно хлопают замки,
А мы - уже за облаками
бежим по радуге одни!
Но строгая закономерность
из области любых высот
Мяч вытолкнет высокомерно
и оборвёт его полёт.
Не птица, сбитая душа -
о! все усилия напрасны! -
в грязь упадёт.
Теперь она
лишь детский мячик
глупо-красный.
Жить так просто.
Жить так просто в этом мире:
полюбили, отлюбили.
Поглядели за окно - новый снег -
белым – бело!
И по - новое число
закружило, понесло.
Новой песней зазвенело.
Просто, просто. В чем же дело?
Наследство.
Подарить тебе в наследство
Серебро ночного неба?
И луну? И дождь из детства?
И ванильный запах хлеба?
Только что б ты сделал с ними?
Торговать пошёл лучами?
Заскучал средь пыли синей,
не достав её руками.
Вновь описывая круг
полумесяц - старый друг -
сыпит звезды в ковшик рук.
Только ты
те буквы - звезды
не читаешь.
и все дни
деньги хрусткие считая,
ловишь хлебцы-калачи.
Полыхает в мире душном
всё моё наследство дружно
ипостасью третьей, нужной.
Собираясь в путь далекий,
С ним надежду обретаю.
Друг мой важный и убогий
всё на рынке покупает.
Идол.
Идол с глазами косыми
уснул на хозяйской тахте
и запахи денег шальные
нахально смеются в том сне.
Блеск золота – страсти костры!
Здесь ландышей запахи лишни.
Те сны, как ночные воры,
душу до нитки обчистят.
А ветер всё свищет и свищет,
за идолом свечечку ищет.
Твой поцелуй горчит.
Моих усталых дней
ты горькая отрада.
С тобою мне больней.
Но в боли той – награда.
Я пью твое вино.
Я пью твои обманы!
Мне больше не дано.
Мне большего не надо.
Пускай душа болит –
умру ль от боли малой?
Твой поцелуй горчит,
как сок калины старой.
Чужая кухня.
Мне так хорошо в этой кухне чужой
среди хрусталя и паркета.
Судьба или случай свели нас с тобой?
Я здесь. Я одна. Не одета.
Чуть холодно. Ночь. Дом напротив заснул.
Дымится твоя сигарета.
От дыма, вина в голове легкий шум
и нежность. Зачем? Нет ответа.
Смеяться! Смеяться! Смеяться вдвоем!
Смеяться почти без причины -
над снегом идущим, над фонарем -
над тем, что не помнят мужчины.
Надолго ль задержится сладостный дым
в изломах и складках одежды?
О! Мы не позвоним без веских причин
и мы одиноки, как прежде.
Нежность.
Таясь, нарисую вензель –
заветное имя.
Среди бесконечного снега
мы стали другими.
Разлукою скорою дышит
подарок – надменная брошь.
Не снег засыпает город - ложь.
Послушай, несётся с крыши
серебряный водовород.
Капели апрельских ливней
встречают его приход!
Но ты улыбнёшься зимней
улыбкой.
Ведь ветра свежесть
тебе не нужна.
Ты нежности зыбкой
помашешь рукой - смешна!
Среди затвердевшего снега,
зимы и вранья
души сковало льдами -
нет - ледниками льда.
Я не тебя люблю.
Я не тебя люблю. Придумало такое,
конечно, одиночество больное.
Взмолилось помоги и заломило руки
и все тобою созданные муки
как лучшее лекарство приняло.
Но чудо – сердце робко ожило -
среди проблем и вечной суеты
коварных встреч желанные следы.
Огонь.
В огне Любви есть лестница Спасенья.
Найти её - лишь Разуму дано.
И оценив удачи и мученья
Не боги ли нам сбросили её?
Так получилось – мы её купили.
Шагай же смело! Лестница крепка.
Но только, друг мой,
если б мы любили
Мы в том огне
сгорели бы дотла.
Птице.
Птицей сердце отпущу на волю.
Ты свободно. Бедное - лети!
А оно - клубочком к изголовью
и змеей свернется на груди.
И затихнет. Как-то по драконьи
улыбнется грустно: – Помолчи.
Не свободно Ранено любовью.
Крыльев нет. А ты - лети, лети…
Сопернице.
Ты танцуешь. Тело гибко!
Руки - к небу, руки – вдаль!
Губы красны, губы липки!
Нет фотографа. А жаль!
По - восточному качаешь
плоским, черным животом.
И загадочно вздыхаешь
о неведомом, своем.
Извиваешься лукаво,
замираешь не дыша.
Смех, друзья, восторг и слава
рикошетом - все в меня.
Холод стянет серебром
переплет окна крестовый,
кто любил, увидит в том
вариант – увы!- не новый.
Последняя встреча.
Я чувствую, как обещанья скупы,
как холод щек не выбритых колюч,
как дрогнули закушенные губы,
и словно меч – зрачков недвижный луч.
Движением заученным и смелым
отброшен ключ. Ушел.
И мелко, мелко
бокал дрожит о синий край тарелки...
Забыта, забыта.
Забыта, забыта, забыта
беспечно забыта тобой!
Оставлена где – то за кругом
искрящейся жизни шальной.
Кораблик - по кругу, по кругу
тебя доставляет шутя,
тебя доставляет то другу,
то недругу. Мне - никогда.
Пора. Прекращаю мученья.
Рыдать ли от раны такой?
Рисую,
пишу -
в тех твореньях
рыдает княжна за кормой!
Где мой кувшин?
Мучитель мой с раскосыми глазами
ты жадно восхищаешься другой,
готов осыпать красными цветами,
как и меня прошедшею зимой.
Я знаю цену музыке хвалебной!
Мне взгляд один о многом говорит.
Где мой кувшин? Напиток где целебный?
Какая боль в душе моей горит…
Ты чужой
Как медленно уходишь.
Капля по стеклу порой сползает также.
И думаю невольно я о днях, когда уйдешь совсем
и станет мир не объяснимо страшным.
Целую твои губы и глаза,
еще надеясь, вслушиваюсь в фразы.
Напрасно. Ты чужой!
Мысль обо мне не затемняет разум...
Кого ждала
Ты был. Но глаз твоих не помню.
Не освятила их любовь.
Был страх. И отдавало болью всё.
даже стрелки на часах.
То уходил. То возвращался.
А я жила. Жила! Жила!
И понимала, что казался
ты только тем, кого ждала.
Я рук холодных не согрела
над серебром твоих седин.
Переболела. Отгорела.
Опять одна. А ты один?
Первейшей.
Если бы жила я на Востоке,
Я была б красавицей первейшей.
Ханскою наложницей иль гейшей.
И была б я вечно не одетой,
утонченной, тонкой и желанной.
Ну а здесь слыву душой отпетой,
без стыда и чокнутой при этом.
Странная зима.
Так хотелось счастья - малости хотелось!
Лёгкой завитушки. Лёгкой полосы.
Но душа оделась
крестиком обмана,
чёрного обмана и беды.
Ты приходишь поздно. Ты уходишь рано.
Ах! И не кружится больше голова.
Всё яснее шрамы от сердечной раны.
На дороге зимней снова я одна.
Мне Луна-воровка возвращает кражу -
ледяную пряжу пролетевших дней,
Но она не свяжет этой тонкой пряжей
нежного футляра для любви моей.
Вьётся, улетает,
Вьётся, улетает странная зима.
Мёртвая позёмка на пустой дороге.
Мёртвые деревья. Мёртвые дома.
Крестиком обмана номер перечёркнут.
Телефонный номер. Как болит душа!
Зимние бабочки.
Зимние бабочки дышат ночами
Стужей разлук.
В сердце печальном падает иней
мук.
Всё тише и тише
биение сердца.
Вдруг - пируэт!
Зимние бабочки не обещали
жить много лет.
Брошены, сломаны
неосторожные спички страстей.
Зимние бабочки –
крылья обуглены
микроинфарктами дней -
не умирают, не умирают,
в холоде дней.
Листья.
Ветер листву обрывает к зиме.
Глупый, ты тоже листком оборвался
с веточки счастья. Не нужный нигде,
за улетающим ветром погнался.
Бился, метался - то ниже, то выше.
в шепоте сплетен паучьих терялся.
К небу прорвался, ликуя - Я выжил! -
и в синеве желтой птицей казался.
Ветер изменчив – его уже нет.
Листья цепочкой не кружат вослед.
Им не вернуться за счастьем в сады.
Скручены, смяты,
сухи и черны -
стали ничем
под снегами зимы.
Привычка.
Я спасаю себя невеселой любовью,
все кружусь на ветрах между страхом и болью.
Убегаю. Куда? От кого убегаю?
Просыпаюсь одна. И одна засыпаю.
Беспощадным звонком сердце стянуто властно -
по привычке живет ко всему безучастно.
Неизбежность.
Жёлтых цветов затаенные вести.
Мой дорогой, мы пока ещё вместе!
Но неизбежность поставила крестик
венчиком жёлтым в назначенном месте.
Жёлтой головкой тянулись тюльпаны
в жаркоё лето, в полуденный зной,
где неизбежные зрели изъяны
под осуждающий шёпот людской.
Жёлтое пламя сияло доверчиво
и воскрешало забытое, давнее.
Грустно смеялась обычная женщина
и забывала, смущаясь, недавнее.
Не разгорались мягкие свечи –
добрые люди тушили их ласково.
И обрывали таинственно речи
важно вздыхая под гибкою маскою.
Тонкие руки белели натружено
и неуклюже цеплялись за кружево.
Сильные руки твои отдыхали.
Сильные руки моих не искали.
Каждый надеялся выглядеть лучше.
Каждый обманывал что было сил!
Серпик серебряный странный попутчик
может быть ты полнолунием был?
Даже имя твое.
Даже имя твое не волнует.
Нет любви – разум голый царит.
Пальчик тонкий спокойно рисует
вензель, профиль -
а сердце молчит.
Осень, осень и сетка дороги.
Я по улице нашей иду.
В небесах не снежинок - богов я
разлетевших на части - ловлю.
Счастливому человеку.
Ему легко чужих волос касаться,
беспечно засыпать, смешным казаться,
чужим богам не отдавать отчёта.
Так планерист - отличен от пилота -
Скользит, кружит. Весёлые обманы.
И счастлив он по-своему – но в малом.
О глазах.
Обняла за плечи – думала сгорим!
Взгляд твой был беспечен.
Ровен. Тих. Без крыл.
Черный – черный омут пустоты глухой.
Поняла - закован ты уже другой.
Опалила гневом. Крикнула. Ушла.
Старая подруга - скромная змея! -
за два дня чужими сделала глаза.
Капли яда.
Я не тебя люблю – придумало такое,
конечно, одиночество больное.
Взмолилось - Помоги!
И заломило руки.
И все тобою созданные муки
как лучшее лекарство приняло,
чтоб каменное сердце ожило.
Среди проблем и вечной суеты
не капли яда – наших встреч следы.
Неверной жене.
Спрятаны умело -
как дары фантастики! -
под изгибы тела
тайны чудо пластики.
Нежно и маняще
взгляды не летят -
в омут настоящего
твердый целит взгляд.
Руки все унизаны
страстью дорогою.
Коготки пронизаны
властью колдовскою.
Мечется угодливо -
вправо, влево, ах! -
сердце –
в нём уродливый
поселился страх.
Торопясь по улице
в ночь идет одна.
Съежившись, ссутулившись,
Чью-то жизнь губя.
Аллегория на одну
привязанность к не собаке.
Он поселился в доме у меня -
хозяином на самом видном месте.
Как преданно смотрел он на тебя,
когда с тобою мы бывали вместе.
Когда он прыгал утром у крыльца
и подвывал отчаянно и дико,
так счастлива была моя душа
всему и всем восторженно открыта!
Один лишь ты его не замечал.
Не пожимал протянутую лапу.
А он любил! Он без тебя скучал.
Ты уходил – мусолил твою шляпу.
Как быстро жизнь распорядилась нами.
Он убежал из дома и беда
наехала холодными огнями
на глупого, привязчивого пса.
Лежал уютно скрещенные лапы
в сугробе согревая. Индевел.
Казалось, говорил – О, дорогая!
В стране сугробов холодно не всем.
Весь почернел, весь съежился,
весь сжался.
Я свечи поминальные зажгла.
А ты ушел весной, не догадавшись,
что я зимой похоронила пса.
Двери.
Промёрзшие, старые двери
зло проскрипели,
отяжелели, устали, просели,
отгородили воинственной медью
свет полуночи и смех твой в передней.
И до утра, словно ворон больной,
горбясь в скрипучих сомненьях
горбятся двери над ржавой петлёй
странных движений.
Ванна и спальня. За дверью чужой
простынь бездушное пенье.
Что же мы делаем глупый с тобой?
Вечное это движенье...
Эй! Не спите!
Эй! Не спите!
Рот раскройте –
небом пролетаю!
Истуканами замрите.
Видите? Летаю!
Баобаб в горшках рассвета
лёгкой дымкой тает.
Оглянитесь!
Счастье где-то притаилось с краю.
За забором длиннотелым
брючки, кринолины.
Заняты привычным делом
женщины, мужчины.
Перекрасить, перемыть бы улицы,
садочки,
Чтоб по улицам ходилось
в беленьких носочках!
А ещё - взорвать питарды,
балаган устроить!
Запустить кавалергардов –
россыпью, не строем.
Но никто не смотрит вслед.
Холодно и звёздно.
Хоть бы пьяный иль поэт.
Скользко. Мокро. Поздно.