Наместник

   (Имена - выдуманные; ассоциация - кажущаяся)

Под стук разлетающихся из-под колеса мелких камушков легко и приятно думалось. Мысли, отвлечённые от повседневных занятий, текли плавно: привкус  утренней трапезы ещё давал о себе знать, а в том месте, куда он направлялся, ждали его не только плотские удовольствия, но и пир духовный. Размышления Мерона поэтому приняли философское, отвлечённое направление. Коротко это можно было бы выразить примерно так: почему человеческое общество устроено столь несовершенно, и какое общественное устройство могло бы сделать всех людей счастливыми. Тут было над чем поразмыслить. В свободное от вменяемых ему обязанностей время Мерон сочинял небольшой трактат. Сочинение подвигалось вполне удовлетворительно; теперь же он рассуждал сам с собой о проироде счастья вообще, о разных его подвидах, о привходящих обстоятельствах, создающих в различных человеческих группах потребность в том или ином виде счастья. Какой-нибудь нищий бродяга философ зачастую казался более счастливым, нежели люди, обладающие богатством и властью, имеющие любящих родственников, занимающие общественные должности. Взять, например, самого Мерона. Уж он-то безусловно имел все основания быть счастливым, да и был им. Жизнь складывалась гармонично, перемежая материальный достаток и прихотливо отобранную пищу для ума с более или менее значительными трудностями, преодоление коих уже повышает самооценку, но всё ещё не представляет серьёзной угрозы личному благополучию. Боги до сих пор оставались благосклонны. Иногда Мерону хотелось спросить – за что такая удача; ведь никакой особой доблести за собой он не видел. А вдруг в один прекрасный момент всё хорошее кончится? Временами по нескольку дней кряду его не покидало ощущение, что жизнь потихоньку деградирует; совсем незаметно - как старое неухоженное здание, владельцы которого уже не в состоянии содержать в порядке каждый его уголок и следить за тем, чтобы ландшафт в саду изменялся не менее трёх раз в год. Глубоко в сознании ворочалось желание проснуться, встать, развернуться в полную силу (а сила эта без сомнения существовала, только дремала за ненадобностью под спудом) и, наконец, совершить нечто оглушительное, всем в назидание. Правда, все попытки представить себе мысленно, что же такое замечательное он совершил бы, очнись он от этого сладкого оцепенения, сводились всегда к одной картине – он скачет во весь опор, пригнувшись к гриве коня, развевается красный плащ, он оглядывается назад и машет кому-то копьём, зажатым во вскинутой руке.
Однако сегодня всё было великолепно. Тряская дорога, и оливковые деревья по склонам, и овцы, выедающие невидимые со стороны побеги пожухлой растений, освежающий ветер, дующий с окрестных холмов. До виллы наместника было довольно далеко – примерно полдня пути – однако в размышлениях время текло быстро, и Мерон не успел заскучать, как за поворотом дороги показались подобные крепостным стены и высокая круглая башня, крытая изящным круглым куполом. Возведённое в менее спокойные времена, строение венчало небольшой каменистый холм и позволяло в прошлом, благодаря крутизне склонов, выдерживать довольно мощные притязания окрестных племён. Теперь же, когда авторитет власти укрепился в самых удалённых провинциях, подножие холма также обустроилось всевозможными полезными и приятными вещами. Так, например, несколько в стороне от дороги стояли настоящие бани. Наличие водовода привлекло сюда местных крестьян, и на некотором отдалении, сбившиеся в кучу, дома образовали небольшой посёлочек. Чуть выше по склону находился театр; его высокий задник, обращённый в долину, скрывал от приближающихся путников сцену и полукруг каменных ступеней. Сразу за банями начинался сад.
Наместник Сафф Тирский принимал гостей. Наместник принимал у себя друзей или, по крайней мере, тех, кого он даже для себя самого называл друзьями. Наместник стоял в жидкой тени неправдоподобных размеров акации и имел вид человека мудрого, но (а может быть, именно в силу этого) снисходительного к собеседникам. Собеседников набралось человек семь – людей, несомненно, достойных, под стать хозяину сада. Приход Мерона не остался без внимания и не только усилиями слуги, который моментально поднёс вошедшему изящную прохладную чашу. Хозяин уже обратил на него внимание гостей, приветственно вытянув руку:
- А вот и Мерон. Рекомендую тем, кто не имел до сих пор удовольствия быть знакомым. Философ (как, впрочем, и все мы в какой-то степени) и достойный гражданин. Отличается удивительной способностью появляться в самом интересном месте и именно тогда, когда его там ждут. Мы ждали тебя, Мерон!
- О! Наместник, неужели только меня? Неужели у вас не нашлось более увлекательного занятия?
- Ну, прежде всего, не «наместник», а просто Сафф. Ты, друг, давно не появлялся здесь, если забыл, что вдали от забот о благе общественном я бы предпочёл, чтобы мне не напоминали о моём официальном титуле. Сейчас время отдыха, время предаваться удовольствиям, первейшее из которых – беседа о вещах отвлечённых. Присоединяйся, Мерон.
Сафф сделал приглашающий жест рукой, и собравшиеся вновь обратились в сторону одного из гостей, вооружённого заострённой палкой, которой он перед приходом Мерона что-то чертил на дорожке в подтверждение собственных слов.
После пустынного безмолвия дороги сад, наполненный нездешними звуками, как это ни странно, успокаивал. Ничто, по-видимому, так не угнетает человека, как бесконечная тишина, скрывающая в своих покровах беззвучно подкрадывающуюся опасность; заставляет подсознательно быть настороже. Настоящий покой приносят звуки: пение птиц, журчание воды, отдалённый женский смех. Должно быть, слушая их, человек убеждается, что всё ещё жив.
Сад наслаждался поздней весной. Цветущие магнолии перемежались свежей зеленью фиговых деревьев; олеандровые изгороди распространялись, как пожар, полыхая розовым и белым огнём; посреди аллеи роняла на мраморные плиты первые чёрные ягоды гигантская шелковица. Наместник посвящал немало времени саду. Выбор растений, расположение и сочетания различных пород, забота о том, чтобы в любое время года (и даже к концу лета) сад смотрелся свежо и нескучно. Всё это хозяин не хотел доверить никому и сам составлял новые планы, советовался с людьми знающими и ревниво следил за работой слуг и наставлял их. Особую гордость и украшение сада представлял искусственный водоём – довольно глубокий, так, что не в любом месте возможно было достать ногами дна, тридцать на сорок шагов, обрамлённый по периметру колоннадой, увитой виноградной лозой. Гроздья ещё только зарождались вздувающимися пузырьками мутно-зелёных будущих ягод, и молодые листья скрывали их до поры до времени в ниспадающем и вьющемся зелёном ковре.
Вода. Только здесь, среди холмов, сплошь состоящих из скал и песка, поросших колючим неприхотливым кустарником, можно целиком проникнуться простым открытием, что вода – это счастье, а счастье – это вода. Упасть лицом в  прохладную упругую гладь пруда и лежать так, а когда закончится воздух в лёгких – перевернуться на спину, подставив лицо под иссушающие солнечные лучи.
В самой середине водоёма вырастала из воды беседка, так же, как колоннада, увитая плющом виноградных лоз. Узкий мостик, ведущий на маленький остров, будто лежал над поверхностью воды. По ту его сторону резвились в воде нимфы – то погружаясь в воду, то выныривая вдруг, сверкали на солнце мокрой бронзовой кожей, распространяя вокруг фонтаны брызг и лёгкий смех.
Гости, увлечённые беседой, вышли из-под колоннады и остановились, умолкнув на минуту, вдыхая влажный воздух и с удовольствием обводя взглядами открывшийся райский уголок сада. Не давая паузе замяться, хозяин первым скинул облачение на нагретый мрамор и через мгновение фыркал уже, раздвигая воду вокруг себя широкими движениями рук.
Сразу же сад наполнили звуки непринуждённого веселья. Всё стало просто, и день разделился на «до» и «после», проведя радостную, сверкающую брызгами черту между достойным, ироничным, отчасти томительным началом и безудержным, ни к чему уже не обязывающим, немного пошлым продолжением. Продолжением, которое неспешно перевалит через недолгий закат и уйдёт в тёплую ночь, всё чаще и чаще замирая, как ленивый прибой в отсутствие ветра.
Это потом, сидя в тенистой беседке, Мерон внезапно понял, почувствовал, что всё это – и сад, и пруд, и театр на склоне, и философские беседы, и крепость на холме – спасает наместника от неосознанного животного неистребимого страха. Страха сгинуть, умереть когда-нибудь, так и не узнав, зачем он, Сафф Тиррский, родился и живёт свою запутанную, сложную, но такую бессмысленную жизнь; спасает, но никак не может спасти. Понял, и тотчас же неприятный холодок пробежал от поясницы до затылка. Мерону почудилось, что он видит маленькие кусочки времени, летающие повсюду, как сухая труха, частички омертвевшей, отработавшей своё кожи, слой за слоем опадающие с него, Мерона, покрывая пруд, и сад, и пустыню, и всю эту ленивую землю до самого побережья. Он смотрел на свои увязающие в времени руки. Смотрел и не мог оторвать взгляд от завораживающей картины безвозвратно бессмысленно уходящего дня. Пожухлый вихрь сначала медленно, а потом всё быстрее вращал колоннаду, и пруд, и беседку, и солнце, недавно опустившееся за горизонт подмигивало, разгоняя весь этот несущийся ворох, и Мерон захотел встать ему на встречу и не смог...

- Наместник! – раздалось где-то далеко.
- Наместник, проснитесь.
Спальную комнату косо освещал падающий сквозь обращённое к северо-востоку окно густой луч. У входа стоял человек с большой круглой чашей и полотенцем.
- Наместник, время утренней трапезы, - человек склонился и поставил чашу на столик у кровати. После чего поднял глаза и добавил:
- Местные крестьяне привели ещё одного бродячего философа. Он ожидает внизу.
Мерон приподнялся на локте, после чего сел спустив ноги с кровати:
- Очень хорошо, Нэд. Я хочу видеть его. Ступай, и пусть нам накроют на западной террасе.