Холодный электрический свет заливает комнату, бархатные тени позднего летнего вечера скользят вдоль стен. Раз в час, испуганно наткнувшись на меня, они застывают в углу. Улица холодеет багровым нестройным цветом. Замирающие звуки отражаются от стекол, и ночь, прильнувшая к запертым окнам, не отрываясь следит за содержимым, запертым в четырех стенах. Предметы поменяли очертания, расплываются и тают.
Мысли тоскливо путаются, душный вечер душит их, и хочется, если уж не смерти, то хотя бы сна. Снова придвинулась тишина, и только хруст пальцев содержимого, запертого в четырех стенах, резкий и противный хруст разбавлял тишину звуком, отражающимся от стекол.
Яркий дневной свет заставляет моргать. Совершать это бессознательное, запрограммированное нервным центром движение. В темноте же мы как слепые. Зато слепые не моргают. Эта ночь мягкая, костлявая, бессильная и угловатая.
Содержимое, запертое в четырех стенах еще шевелилось, но уже было слепо. Это была личность без цветов и драпировок, она даже не пользовалась помадой. Она жила всегда слепо, не моргая, не скрывая правды своих лицевых мускулов, и была достойна уж если не смерти, то хотя бы сна.
"Все люди достойны смерти, и противно жить, господа".