"Пишут не от любви к народу, а от запаха злой войны..."
(Марго Хрустальная)
Они ехали на служебном уазике навеселе, в хорошем настроении. Председатель колхоза оказался хлебосольным мужиком. Вопросы шефской помощи воинского подразделения по уборке кормовых решились легко и без проблем. Капитан, старлей и старший прапорщик полной грудью дышали теплым степным воздухом, смешавшимся с придорожной пылью. Пшеничная самогоночка бурлила в крепких офицерских головах, а бескрайние колосящиеся поля настраивали на лирический лад. Сначала хором спели "Степь да степь кругом...", потом "Ой мороз, мороз...", затем "Нэсэ Галя воду...". Капитан и старлей знали, что прапорщик в недалеком прошлом вернулся из Афгана, у него были "БЗ" и "За отвагу". Этой характеристики для них и всех остальных было вполне достаточно.
Захотелось сделать что-то приятное худому усатому прапору с изъеденным оспой лицом и непонятным взглядом. И молодые офицеры запели афганские. Кто их тогда не знал, когда слова "Голубые береты", "Каскад", "Альфа" были известны чуть ли не каждому мальчишке. Это сейчас молодежи нужно объяснять, что такое "Груз-200". Пели почти до самой части. Пели душевно, с чувством и лишь трезвый солдат водитель замечал, что поют двое - капитан и старлей. Капитан вышел из уазика на КПП, его встречала жена, а старлей с прапорщиком доехали до автопарка. Из части до общаги они шли вместе и старлей, несмотря на нетрезвость, заметил на лице прапорщика странную угрюмость , которой не было раньше.
- Семеныч, ты что такой? - весело спросил он, хлопнув прапорщика по плечу. Тот не ответил, лишь опустил глаза и продолжал молча шагать рядом.
- Семеныч, тебе самогонка что ли не понравилась? - удивился старлей и поднял руку, чтобы еще раз хлопнуть прапорщика по плечу, но прапорщик поднял глаза и молодой офицер осекся на полуслове, а поднятая рука зависла в воздухе. Во взгляде было что-то такое, чего розовощекий офицер не понимал.
- Какое вы, товарищ старший лейтенант, имели право петь эти песни? - чеканя каждое слово, сказал афганец с лицом, искаженным гримасой боли и злости. - Кто вам дал право лезть мне в душу?
Старлей опешил и молча смотрел на прапорщика, не зная, что сказать.
- Вы были там? Что вы об этом знаете?
- Семеныч, да я ж... Да мы не хотели тебя обидеть...
- Да знаете ли вы, сколько я там пацанов своих положил? - перешел на крик прапорщик. - Па-ца-нов! Молодых! С молоком мамкиным не обсохшим! У меня на руках мальчишка умирал: "Товарищ старший прапорщик, - говорит, - я же еще девчонку ни разу не целовал"... А вы... Песни поете... Кто вам дал право!
***
Прошло много времени после той истории. Первый бой у старлея длился 15 минут, но показался вечностью. Первый душман - 15-летний мальчишка, выскочивший из-за скалы с расширившимися от ужаса глазами, потому что понял, что не успеет первым вскинуть автомат. Первые соленые слезы - когда вернулись за Сивобородько, хохлом из Ивано-Франковска, прикрывавшим отход... Много было в тот день первого... Вырвавшись из засады, старлей попытался залезть в кабину КАМАЗа, но ватные ноги отказались слушаться и два крепких спецназовца молча подсадили его на ступеньку.
Вернувшись, он ничего не рассказывал об Афгане и даже о том, что пуля рикошетом пробила партбилет и сломала ребро, жена узнала от сослуживцев.
У старлея появлялся порой непонятный взгляд, которого раньше не было и жена знала, что в такие моменты его нельзя трогать. Офицер брал бутылку водки, закрывался в комнате, включал старенький японской магнитофон и молча слушал афганские песни. Те самые, которые он когда-то пел старшему прапорщику в уазике.