Полетав по холодной России,
протрезвели мои соловьи.
Не курю я, мои дорогие,
и не пью, дорогие мои.
Изучаю язык и манеры
и вникаю в основы основ,
и вторично вступить в пионеры
я хоть нынче, хоть завтра готов.
Но безгрешный огонь мне не светит,
ибо вызнал умом и хребтом,
отчего появляются дети
и куда исчезают потом,
Почему в золотом водопаде
грозовой утопает разряд,
и зачем на церковной ограде
в полнолуние черти сидят.
Все-то вижу я зреньем подкожным,
всё-то знаю, где край, где стезя.
И меня убивать уже можно,
год назад еще было нельзя.
Год назад еще в мире и вере
в тихом сердце моем, как в тени,
укрывались и люди, и звери,
и любили друг друга они.
Но какая-то внешняя сила
из души безмятежной моей
поначалу зверей исключила,
а теперь исключает людей.
В зачарованной жизненной чаще,
где сгорели перо и тетрадь,
ничего нет больнее
и слаще,
чем людей из себя исключать.