***
Разучившийся жить, научился
Циркулировать в неком кругу
И раскладывать некие числа
На бегу, на бегу, на бегу...
Жизнь задаст вековые вопросы.
Но ему недосуг воспарять.
Он привык ритуальные позы
Повторять, повторять, повторять...
Ведь не только туманные слизни
Клеть свою почитают святой.
Можно отгородиться от жизни
Делом, водкою, книгой, мечтой.
Стать в число добровольно острожных,
Скрыться в первый попавшийся лаз,
Чтоб не видеть вот этих тревожных
И тебя вопрошающих глаз.
***
Я припомнил последние дни,
Я осмыслил последние годы.
До чего же похожи они
Друг на друга. Как соты на соты.
Да, конечно, работа, друзья.
Но хранилище главного мига —
Вот газета, вот книга, вот я,
Вот он я и раскрытая книга.
Томик Тютчева и детектив,
Фельетон — это тоже годится.
Это как пошловатый мотив
С невозможностью освободиться.
Мой товарищ, читатель газет,
Свет в окне золотой опечатки,
Как бы приговоренный глазеть
В отраженье наборной брусчатки,
Точно зная, где зло, где добро,
Ты стоишь в ожидании странном,
Как забытое кем-то ведро
Под бессмысленно хлещущим краном
Общей грамотности колосок,
Все цветешь, не умея налиться
Ты высок, но зачем ты высок,
Где твоих ощущений столица?
Помнишь тот приобщения миг,
Самый первый? Не можешь не помнить...
Там обложки торжественных книг,
Словно двери таинственных комнат.
Камень знанья чтоб взять — лазурит,
Не захватанный пальцами выгод,
Надо было пройти лабиринт
И найти в нем единственный выход.
И когда я тот выход нашел,
Рядом дверца была, на которой
Нацарапано грубо ножом:
Фирмы «Странник в тумане» контора.
И, конечно, я в этот же миг
Дверь толкнул на предмет посещенья.
Тишина в пустоте... Только блик,
Ускользающий в глубь помещенья.
В серебристой пыли паучок
Или жизнь безо всякого тела —
Этот радужный легкий клочок,
Где поверхность струилась и пела.
И когда я шагнул — он ушел
Вглубь. Я прыгнул. Он дернулся тоже.
Я рванулся. Он сделался желт,
Угрожающе полосы множа,
И открылся картиной одной.
Так, виденье минутное, вспышка.
И куда-то скользнул стороной,
И погас. Вот такой шалунишка...
Я же вспомнить никак не могу.
Что за символ, неясно мелькнувший,
Он открыл мне тогда на бегу,
Намекнувший... На что намекнувший?
Я забыл... А когда бы я знал,—
Все сомкнулось бы и совместилось,
И, как будто бы праздничный зал,
В голове бы моей осветилось
Все, что тлеет в неясных пока
Восклицаниях и междометьях.
И дорога б казалась легка,
Не виляя меж тех и меж этих.
...И, улиткой уйдя в кабинет
(Книжный шкаф там расставился павой),
Вроде занят я, вроде и нет,
Может, делом, а может — забавой.
Кем я стал? Головным старичком,
Невротическим пугалом улиц.
И спина рыболовным крючком
Над замшелым столом изогнулась.
С выраженьем — другим не чета! —
На лице, мол, достану Жар-птицу,
Подожди, только дай дочитать
Ну, хотя бы вот эту страницу.
Но странице той нету конца...
Что там дальше? Глаза полетели.
Приближается звук бубенца,
Отдаляются звуки метели...
Исчезают подобия лиц,
Люди схлынут в бумажные стоки.
В усыпальнице шелест страниц,
Расплываются, тянутся строки
В некий миг, где отсутствует мысль,
Где стоят непроглядно туманы,
Где волною выносит на мыс
Забытья, одуренья, нирваны.
Только ветер прибавит забот.
Как домашняя белая птица,
Книга крыльями часто забьет
И взлететь над собою стремится.
Загородка от жизни. Предлог...
Лень в бумажных цепях несвободы.
Дождь безумия. Как же я мог
Просадить свои лучшие годы?
Полосатая зависть пижам
В колесе неподвижного тракта.
Надо ехать куда-то. Бежать.
Что-то делать. Очиститься как-то.
Да, конечно. Безудержно — да!
Разве жизнь — эти блеклые пятна?
На коня, на экспресс! Но куда?
Но куда?.. Ничего не понятно.
Плач инока
Не сероводороден и рогат,
Не рожа, где морщина на морщине,
Нет, дьявол был прекрасен и богат
И разъезжал на розовой машине.
Он был художник-иллюзионист.
И, скинув маску честного халдея,
Он говорил: «Тут воздух ледянист,
А у меня отличная идея...
Кровь ходит по спиральным берегам,
Но в черепе ей некуда деваться...»
И мы летели по ночным кругам
Каких-то нескончаемых оваций.
...А ранним утром ангел приходил,
Мне тыкал в нос засохшим опресноком
И, вскинув руки, он меня стыдил,
Толкуя о всеобщем и высоком.
Как столп огня, испепелить грозя...
Пот жег меня и был мутнее клея,
Но, дерзкие, лукавили глаза,
Уже освобождаясь и наглея.
Так день и ночь! То на одном краю,
То на другом. И всюду — крылья, крылья..
Они перехлестнули жизнь мою
И дом души до камня разорили.
Где ж вы теперь, тянувшие меня
К вершинам, что сияют спозаранку?
И вам привет, седлавшие коня,
Летящего на адскую приманку.
Вот я стою в пустыне ледяной.
Дышу грудной дырою ледяною.
Кто, господи, смеялся надо мной?
Кто, господи, смеется надо мною?