О трех и папе

Татьяна Татьянин День Роневская
Горько ни то, что все гадости мира
сказал мне отец,
А горько лишь то, что  в лицо. Такая сатира.
Ведь мог бы и в спину, подлец!

Спине все равно, она видела руки врачей
Чаще, чем руки любимых и близких по духу…
Ван Гог дорезает последнее ухо
                в соседней палате. Кончается день.

Но что их жалеть, будут еще
Тысяча, может быть, даже восемь.
Ах, как бы мне прыгнуть из мая да в осень,
Чтоб лето оставить внизу за чертой обозренья
Как время, когда приключилось то  худшее, что могло,
А именно – день рожденья.

От скуки пыталась бриться. Порезалась, сплюнула  в ванную,
По – девичьи хлопнув ресницами, по-женски приняв все, как данное.
Раз в месяц  низ живота 
Даже брутальным дамам и  феминисткам стриженым
напомнит, кто они, в самом деле…
Женщины!
Может не в том месте, или ни в том теле,
Но в этом вся правота -
Будь хоть пять раз феминисткой,
все равно побежишь за прокладками.

Он прав был, когда говорил:
«Пусть пробуют те, кто может, и ты им совсем  не ровня»
Наверно, он был не подлец, а пророк!
Одна вон, взяла с собой пару сапог,
Ямочку на подбородке, как признак упрямства,
И укатила в столицу.

Сказала: «Мне будет там сложно,
Но здесь даже не к чему вовсе стремиться -
Работа на сон и туалет».
Не жадная барышня, жаждет Москвою делиться
со всеми.
А я не беру. Не приемлю подачек с 3-х лет.

Вторая сидела напротив,
держа себя так, будто пахнет вокзальным бродягой,
А после автобус забрал ее очень банально.
И флаги на башнях, и буквы на стягах
махали ей вслед,

Только я не махала, поскольку и прав не имела махать.
Хотелось тогда написать
триаду министру транспорта,
Чтоб он отменил эти жуткие рейсы,
В которых увозят надежду на лучшее.
А после все встало на прежние рельсы,
По воли судьбы иль по странности случая.
Как будто и не было этого пафоса с  мечтой об актерской карьере,
С ее необузданной верой в себя,
С моим преклоненьем ее слепой вере.

А третья молча шагнула под поезд,
и в этом была всех честней.
Конечно, и я хороша: не умею готовить, собак не люблю
И огромных семей.
Но что ж мне теперь удавиться?
Вот Бог дал мне право, и петь, и молиться,
А я ни того, ни другого…