(выпуск 4)
Поезд I
Перекроив свиданья на прощанья,
Дни разболтав, как сахар в кипятке,
Замкнёт меня в себе и укачает,
Все буквы убаюкает в строке.
Вдруг сна лишит, растянет остановки,
Добавит час и, час не разменяв,
Вернёт обратно. Поезд… поезд снова
Так мало вам оставит от меня.
Каприз, пустяк, несобранность игрушки,
Излом луча сквозь дырочку в листке;
Завивки раскрутившиеся стружки,
Make-up в потоках влаги на щеке…
Украинское
… «В тихий шелест, в южный город, в теплый пояс»
… Семён Кирсанов
В тихий шелест, в южный город, в теплый пояс
Поспешу, – но не присвою, не займу…
Потому что, если сердцем успокоюсь,
Низко в пояс буду кланяться ему.
И по нраву, и по силе… всё здесь впору
В нём живущим, как и тем, кто в нём гостит.
Предлагать умеет щедро этот город
Даже то, что в нём украдкой шелестит.
Этот мир как будто плотно опоясан
Милым мне благоуханьем пирожков,
Он позволит наблюдать у бочки с квасом,
Как певуч родник похожих языков.
Всё как будто предсказуемо и внятно,
Пряно, мятно … и хмелеет голова.
Не поверю, если скажут: «Моря нет в нём».
Если нет, – то в этом он не виноват.
И не будет никакой альтернативы
У меня, чем просто так от счастья млеть,
Услаждая душу ласковым мотивом
Песни южной… самой нужной на земле.
Горошина под моим матрацем
„Мне ее подарили во сне“
Константин Случевский
„Мне её подарили во сне“
(им дарить её было не жаль мне),
чтоб мои на ней бёдра лежали,
эпидермис мой белый, как снег.
Ждали, – если проснусь в синяках
на матраце, кричать стану громко,
будет в теле опасная ломка,
и смогу я почувствовать, как…
Вот возьму и почувствую, как
на горошине плохо мне спится,
будто я на крючках или спицах,
будто вяжут меня из клубка
грубой шерсти, как будто во сне
из меня вьют верёвки тугие.
Только стан был мой легок и гибок
и спалось на горошине мне
мирно так, упоительно так…
как способен спать ангел безгрешный.
Был бы там под матрацем орешек, –
стал бы плоским, как медный пятак.
Не посмел бы он сну помешать…
видно, слишком уж я толстокожа,
посему и на прочих похож он…
милый мой, – не король и не шах…
Мне запах вспоминать…
Мне запах вспоминать не запретишь,
как петь не запретишь весёлым птахам.
Да, насморк у аллергика как тишь
в оглохшем ухе, – не шепчи про запах…
как мышь в но(зд)ре, как авитаминоз
и всё другое, с чем не стоит путать.
Готовь же сам ответ на свой вопрос…
не разбавляй экзотикой строку ты.
В апреле пахнет разве что нарцисс,
и прячет запах дремлющий шиповник.
Не пахнут валерьяна и анис…
и редкими сигарами любовник.
В твой старый сад смотрю… на клумбы, на
травинки, на росу в травинках узких.
Пилюля долголетия, – она
ничем не пахнет и совсем безвкусна.
Наваждение
Это было вчера или станет свершившемся после,
встретит мглу фейерверк, исчерпав свой блистательный залп.
Я уйду от тебя, сяду в тот затерявшийся поезд,
что увозит в тоннель, а потом не привозит назад.
Он, пропавший давно, прозевавший часы и перроны,
он впустивший в себя чудаков, погрузившихся в транс,
будет дымом укрыт, убаюкан вознёй полусонной,
и туманом залит, и забыт, и упрятан от глаз.
Потеряю билет, и кондуктор не спросит билета,
и отпустит меня в этот дым, протирая глаза.
И в него я уйду от тебя, как от знойного лета,
так умеют скрываться улитки, ужи…
и гюрза.
Кошачье чёрное
кошачья чернота чердачного оттенка,
ни искорки кругом, ни пятнышка вокруг.
поймай и замуруй её в четыре стенки,
дикарку замуруй в Малевича дыру.
в квадрате черноты сидят четыре мыши,
стерильные зверьки… и все белы как снег,
кошачья тьма придёт и каждую оближет,
всех сразу поглотит, а… может быть… и нет.
забудь, что кошка здесь, и страх исчезнет тоже,
а если не исчез, – гони его взашей.
в кромешной темноте, придуманной для кошек,
естественна боязнь не кошек, а мышей.
Поезд II
Чайная ложка запрыгала в танце,
Будто с колёсами в сговоре нынче.
Снова уехать, опять не остаться.
Это привычка…
Тусклый фонарь на пустынном перроне
Тьму разгонять обучался едва ли.
Чьё-то дыханье и чьи-то ладони
Кто-то оставил.
Остановить бы движенье берёзок,
Что за окном в хороводе несутся,
И задержать эту жизнь на колёсах,
Будто проснуться.
Но у колёс жизнь своя, им, пожалуй,
Не до тоски человечьей тяжёлой.
Поезд внимателен к рельсам и шпалам,
Важно, чтоб шёл он…
На последнем дыхании
Скоропостижный будто зреет бунт:
я сплю в тельняшке,
тороплю судьбу,
но дожидаюсь от природы милости.
Она же странный делает виток…
без запахов… и цвет совсем не тот
в том месте, где нарциссы могут вырасти.
Гуляющим там зябко. Парк закрыт.
Фонтан,
что в виде мальчика, стоит
без умысла и смысла, в снежных памперсах.
Пульс жизни на пределе… от и до.
Совсем без стрел остался Купидон,
не целится в сердца, но тем опасен он,
чей поцелуй горяч среди зимы.
Он – праздник,
он же – подвиг. Краткий миг –
и губы, как под снегом битум, – в трещинах.
В деталях обновленье тут и там,
лишь легендарной Ники гибкий стан
(Самофракийской) безголов по-прежнему,
безрук и… не цепляется за жизнь,
зато крылат,
чтоб делать виражи.
Взмах левого крыла – подмога правому,
чтоб воспарить и – прямо в парадиз,
и веровать – планета просто диск,
а кто не верит, пусть заглянет в справочник.
Ленивое-ливневое
Во тьму канала не смотри,
в ней не лавируют форели.
Здесь подтянулись фонари
к фасадам (не рука Растрелли).
Здесь будто дворник мёл метлой
и не оставил даже крошек.
Всё так торжественно светло,
ни свет и ни заря… и всё же,
не тот огонь, чтоб жечь мосты,
и дождь не тот, что ловит в сети,
а тем, кто спрятан под зонты,
совсем не нужен лишний-третий.
Здесь – нет бандитов, нет воров,
никто ничем не взбудоражен.
Велосипеды у стволов
своих хозяев ждут бесстрашно.
Чего-то ждут на берегу
в пейзаж вкраплённые фигуры.
И свет из окон, – будто жгут
ненастоящие купюры.
Другое море
Ах, если бы мне выдали диплом
И в мой дневник вписали жирных галок
За то, что я других земель тепло
И соль других морей не отвергала…
Других небес и чуждых языков,
Подков на счастье, полноводных вёдер.
Но истинное море – далеко…
Не плещется вокруг локтей и бёдер.
И бирюзой не светится в глазах,
И не щекочет лёгкой пеной пятки.
Оно ещё ничьё сто лет назад,
Где пляж пустынно мрачный и не гладкий.
Другое море… бывшее… не то…
В нём будто ни спокойствия, ни злости,
Там дама без собачки под зонтом
И кавалер, хромающий без трости.
Никто ещё не встретился… пока,
И восвояси все уходят порознь.
И мчащиеся в небе облака
Сдуваются в небесный гладиолус
Затерянный мир
Разве мне холодно или тебе тепло?
Складка на лбу, но разглажен рисунок рта.
Я не супруга Лота, и ты не Лот,
Вверх снизу тянутся стражники у ворот,
Им, невиновным, приказано стынуть там,
Где не уйти от тени. Хотя зачем?
Голову под крыло – и не видь теперь
Ты меня.
……………. Я будто втёрта в прохладу стен.
И не поймать меня силою всех антенн.
И нет тропы, чтоб нам встретиться на тропе.
Анти-подъём… и сто тысяч ступенек вниз.
Я скалолаз – по ту сторону всех вершин.
Есть лабиринт, в нём молочного цвета нить
Тянется…и проливается в сталагмит,
Перерождается в вечность и не спешит
В ней.
………..…Я теперь без имени буду здесь
Тысячу лет вперёд или сто назад…
Там на развилке, где ночь отвергает день,
Там, где написано вилами по воде
Что-то о мире, в который попасть нельзя.
Ковыль-полынь
в траве трепещет одуванчик, – дунь
ему в затылок, солнцем опалим.
как жаль, что не добраться нам до дюн.
за дюнами, где шепчут ковыли…
замаливая грех…
за дюнами, – ты помнишь? был янтарь,
не нами обнаруженный …давно…
но нынче ты глядишься в календарь
не сквозь калейдоскоп, а сквозь бинокль.
даёт картинка крен.
как жаль, что на губах горчит полынь,
как будто самый вредный, едкий сорт.
не всё сбылось? (без предрассудков) сплюнь
три раза… в обездоленный песок,
уже без янтарей…
Мирное
Не объявляй мне войну, не воюй со мной.
Я не гожусь тебе во враги, я тепла хочу.
Видишь, я в позе лотоса, сидя к тебе спиной,
мягче, чем каучук.
Мирный цветок – силы трачу, чтоб не грустить
и не грести, не отчалить тайком на юг
в кружево одуванчиков, к вышивке паутин…
сквозь тополиный пух…
Но не проси, – не останусь жучков пасти,
божьих коровок в кустах, светлячков под цвет
им же в траве, не хочу быть, как травести
та, что не вырастет.
О магиях, предшествующих снам
В объёмных объятьях покоя и лени
Сидит мотылёк у тебя на колене –
Из грёзы возник.
Пока это только предчувствие магий,
Пока этот сон, как эскиз на бумаге,
Он тайну хранит.
Сидит мотылёк у тебя на колене,
А где-то по воздуху мчатся олени.
Свободен их бег
По небу косматому… мчатся проворно,
И капает небо, слагая ноктюрны
В каминной трубе.
Каминные трубы ноктюрн исполняют,
А возле камина очкастая няня
Свой вяжет носок.
Петух-леденец будет слаще всех прочих,
Когда возвестит наступление ночи
Его голосок.
http://olga-olgert.de/?page_id=492