Я с ними встретился впритык.
Во взгляде – зло хмельное.
– Ну, дай-ка закурить, мужик!
Да не одну… нас трое.
Юнцы базарят и хамят,
Ведут себя отвязно.
Я, видно, в чём-то виноват,
Что вы живёте праздно.
И я сединам вопреки
Взрываюсь, как мальчишка.
Сжимаю пальцы в кулаки,
Когда наглеют слишком.
Я им по возрасту отец.
И мой закон – не дышло.
Хук справа – и умолк стервец.
Кулак мой – как пустышка!
Второй лепечет: «Извини…»,
А третий: «Что ты, батя?..»
И разговор мы повели:
- Где я служил?
В стройбате!
Сто морд отъявленной шпаны.
С отсидкой были воры.
Там до дисбата и тюрьмы -
Как до угла забора.
Не доверяла нам страна:
Ни штык-ножа, ни автомата.
– Страшнее в мире нет солдата,
Когда ты с ломом и лопатой
Пойдёшь в последнюю атаку, –
Смеялся пьяный старшина.
Тогда я стал цинично грубым.
И спирт ворованный я пил,
И выбивал я на спор зубы
Тем, кто отчаянно просил.
Нарушив армии законы,
Я в самоволку по ночам
В общагу лазил по балконам
Искать любви к девчоночкам.
На гауптвахту в Кандалакшу
Меня везли из Апатит
За то, что я с червями кашу
Швырнул в лоб повару…
Бандит.
Казённый дом с решёткой света.
Часов двенадцать – строевой!
Ещё бы ладно, если б летом,
А тут – полярною зимой.
Мороз давил, как будто танки!
Казалось: я попал к врагам.
И примерзали днём портянки
К закоченевшим сапогам!
Метель плевалась снегом с крыши.
И конвоир курил, дразня.
Но был не я на мир обижен,
А он, похоже, на меня.
Не знал режим слов «человечность»
И «милосердие»… Не знал.
Мечтая вслух о русской печке,
Я на полу бетонном спал.
Простил я северу погоду.
С хмельной улыбкой на лице
Я дембель встретил и свободу,
Где призван был, в Череповце!
Душа оттаяла за лето,
Любя девчоночек на бис…
Пустив по кругу сигарету
Последнюю, мы разошлись.
В говне собачьем двор, а лужа
Как продолжение реки…
Вот потому в России нужен
Авторитет мужской руки.