***
Танцоры фламенко каблуками грубыми
проламывали полы данс клуба
с тяжелым названием Рока
и запускали струи проспиртованного озона
в преисподнюю, спаивали мертвецов,
возвращали подвыпившую Персефону,
возвращали ее до срока
назло приговору душе и телу,
на радость танцующим кабальеро.
Муравьиное
Я спал с землею щека к щеке
и знал, что несутся в моей крови
по венам-артериям муравьи,
как по равнинной большой реке.
Они мешали железо и молоко,
добавляли настоянный муравьиный яд,
они сочли меня за своего,
а вместе со мною моих солдат.
Поток муравьиных рек быстрей,
каждая жизнь - муравьиный вал.
Средь муравейников-крепостей
ночевка наша и наш привал.
И кажется там, за разрушенными мостами,
где кровью каждый бугор полит,
смерть наполнится муравьями
и на мгновение затормозит.
Под весом моря
Под весом моря уже три года.
Какое счастье звонить оттуда домой
сквозь шип рубинового телефона,
сидя весь вечер с совершенно мне не знакомым
в трюме
наперекор болезни кессонной
и сквозь надрывные ординаторские
кричать в эфире, что я не умер,
что там, в сердце династии Нептунидов
движутся психоделические раки и пауки,
сухие и мокрые, живые и мертвые,
медленные и тяжелые...
Сквозь сморщенные глубины
кладбищенских ахов-охов,
сообщаю родственникам и любимым,
что все по сути не так уж плохо.
Пасмурное
Июль остудил крепости и колонны,
подарил мне прохладное-серое –
день свободный от песка-пекла
на дальних окраинах Барселоны.
Белые автобусы ПЛА'НА приносили пасмурное,
уносили солнечное четыре раза в час.
Путь вдоль моря становился серо-зеленым,
как продолжение цвета моих глаз.
Этот день был моим. Я воцарялся здесь постепенно.
К полудню моими были весь этот вид и место.
Уж не нужны были паузы и сиесты.
На небе ревели ветрами облака медвежьи.
Автобусы уносили жару на север
в сторону Лазурного побережья.
Желание
Такая низкая луна над домиком лесным.
В нем святится окно и пробивается сквозь чащу.
Стартуют здесь пустые лестницы больших библиотек,
по ним взлетают девушки к горящим,
клокочущим по-птичьи небесам.
Но встретятся ли нам
эти стройнейшие красивейшие нимфы
в прозрачных белых майках-балдахинах,
посланницы реального единственного счастья,
подруги Аристотеля и ненавистницы теории Платона?
О, как низка луна,
как беспокойна чаща,
как нежен свет, уютный и дрожащий,
далекого бессонного окна.
Тропами Семен Иваныча
Утром Семена Ивановича погребли.
Потом поминки были.
Потом по домам пошли, поехали, погребли...
Завтра утром пойдем по грибы.
Искать будем царские белые
вдоль заброшенной полосы посадочной
тропами Семен Иваныча.
Песнь о Барклае
Читал Барклая - воспоминания-размышления,
где он восклицал неизменно "сверкнув очами":
Вся жизнь - Великое Отступление
с оборонительными боями.
Осень
В тихую полночь без ливня и ветра
лист опускается молча на землю
грезой о новом начале.
Облачко-точку по лунной эмали
кто-то к окну моему переносит.
Так зарождается поздняя осень.
Реки библейские тише, стеклянней
и все темнее во мне.
Сумерки, сумерки в Ватикане,
пыль на моем окне.
Осень поила туманами свежими,
и родила меня.
Ты удивишься, я был невеждой
до вчерашнего дня.
Закат
Бриз перелистывает закат.
Почти нет новостей, молчат изодранные котами кресла.
Утром еще одна жизнь исчезла,
кольцом табачным над трубами парохода
взлетая в белом густом дыму.
Юноши в память о ней прыгают в воду
со скал высоких по одному.
***
В детстве я знал все светила по имени.
Ночью звезда мне шептала "спаси меня".
Я поднимался и к звоннице шел.
Там разгонял фонарем сумасшедших,
позже вдыхал их прохладный ментол.
Мне объяснял чей-то голос неспешно:
капли росы - это слезы умерших, лилии - кости заросших озер.
Ночи со звездами, ночи с лопатами.
Сны с проходившими мимо солдатами
переносились в траншеи, в поля,
где истребители и тополя
стали давно друг для друга ловушками,
где в диалоге с тяжелыми пушками
небо безмолвней и глуше земля.
Детство - загадочный разговор,
звезды - состарившиеся миллионерши,
капли росы - это слезы умерших, лилии - кости заросших озер.
Два письма
Опять чудил сердитый бог
прибрежной полосы.
Свалился в обморок сверчок
от храпа и грозы.
А я писал те два письма,
ревнивец и дурак.
Моей рукой водила тьма
с грозой ночною в такт.
***
Нас расклеивали на стенах,
разворачивали на воротах,
развешивали на колючей проволоке
вражеские пулеметы.
Смерть траншеями в такт гекзаметру
переползала от кармы к карме.
вновь забиты вокруг кунсткамеры
тем, что мы называли армией.
***
Местные осьминоги, на слонов похожие,
все еще переваривают парусные корабли,
съеденные четыре века назад,
сползавшие со скрипом в ад,
во чрево жаркое осминожье?
Да, в Каталонии свои потрясения и колебания,
свои фонтаны, свои законы.
Облака меняют образы поэтапно:
в небесах постоянно падает
смертельно раненый республиканец
с фотографии Роберта Капы.