Куда мы уходим? Какими дорогами бродим?
Какими путями доходим до самого дна?
Когда на приходе, из золота поршень нам вводит,
Струю серебристого, вечного, райского льда…
Может быть это все. Я смотрю на омытое тело,
Я – душа. Не осужден еще, не спасен.
Я не смог… не допел, не дожил, недоделал…
Хорошо, что хотя бы был очень влюблен.
И не Ангелы тут, и не бесы, не джины, не духи,
Тут одна темнота в перепутанных кем-то словах,
То, что вам говорят, это только досужие слухи,
Тут река разлилась на пологих, немых берегах.
Поднимусь на причал, и Харон свою лодку причалит,
Заплачу я монетами, теми, что мне на глаза,
Он оплату возьмет, а потом молчаливо отчалит,
Шершавой рукою коснувшись сухого весла.
Где-то в темной дали замелькают пропавшие души,
Те, которые были друзьями со мной до конца,
И я буду послушно, с тоскою стенанья их слушать,
Их не в силах понять и поднять своего к ним лица.
Ну а кто-то родной и любимый до коликов в сердце,
Очутившийся в храме один, на другом берегу,
Мне поставит свечу, чтоб согреть и наверно согреться,
И прошепчет молитву в ладони из сложенных рук…
Вам иконы молчат, источая лишь миро, как слезы,
Оставляя надежду, тропинку, ведущую в рай…
Ну а мне по плечам не навешаны золотом звезды,
Я коней променял на собачий, завистливый лай.
Я рукой не коснусь облаков того райского сада,
И оттуда вам яблок никогда не смогу принести,
Я застрял навсегда, среди холода вечного ада,
И не надо мне песен, не надо цветов мне нести…
Ведь я первый средь них, среди тех, кто бесславно покинул
Ту, последнюю пристань, и последний родимый приют,
Я последний визит нанесу, и в бессмертии сгину…
Не скажу о живых, ведь покойников там берегут.