Снова ранит меня, укоряя, деревня,
Зарастая в безлюдье глухой трын-травой,
Где тревожно шумят вековые деревья,
Умиляя старушек звенящей листвой.
Бахромою зари опоясаны липы
И резная скамейка свиданий и грез,
Где озёрной волны затаённые всхлипы
У меня вызывают мерцание слёз…
О шиповник-задиру боюсь уколоться,
И такая же злючка трава череда.
Виновато молчу у больного колодца,
Сострадая, как плачет в гнилушках вода.
Из рябины манит на завалинку солнце,
И валун приглашает, хозяин немой,
Тот же солнечный зайчик играет в оконце,
Только дом этот ветхий давно уж не мой.
Не моё, не моё: палисадник у дома,
Соловей в огороде и кто-то в окне…
Это все не моё, но до боли знакомо
И от матери с люльки смешалось во мне.
Растворились внутри тяжело и непросто
Материнские слезы и грай по весне.
Всё, что было и есть от крыльца до погоста,
По ночам, вспоминаясь, тревожит во сне…
Всё глядит на меня, как живая, деревня,
Зарастая в безлюдье глухой трын-травой,
Где тревожно шумят, умирая, деревья,
Но еще удивляют звенящей листвой.